Мафия
Шрифт:
— Фу ты! Разве можно так пугать? — с облегчением вздохнул Игорь Андреевич. И с усмешкой добавил: — Действительно, мой… Гробокопатель. А что за передача?
— Бог его знает, — пожала плечами жена.
— Постой, постой, — заволновался Чикуров, машинально опускаясь на диван. — Неужели?.. — Он повернулся к Дагуровой: — Представляешь, Оля, Измайлов-таки подал в суд на Мелковского!
Все вперились в экран, на котором общим планом показывали зал судебного заседания.
«Судья: Товарищ Измайлов, скажите, почему вы только сейчас обратились в суд?
Измайлов: Решение подать иск возникло у меня сразу, но я тяжело заболел и лишь недавно вышел из больницы.
Судья: У меня вопрос к ответчику — автору статьи товарищу Мелковскому. Вы признаете иск?
Мелковский: Разумеется, нет. Прошу приобщить к делу официальный ответ Прокуратуры РСФСР на выступление газеты. Прокуратура считает, что статья правильная и своевременная. Факты подтвердились полностью. Что же касается товарища Измайлова, то нам сообщили: он отчислен из органов прокуратуры.
Судья: Вы пишете в своей статье, что Измайлов, будучи областным прокурором, принуждал Киреева дать показания на руководителей области и своего министерства…
Мелковский: Я писал то, что было.
Судья: Откуда у вас эти сведения?
Мелковский: Как вы понимаете, взял не с потолка. Беседовал со многими людьми в Южноморске. В частности — с Измайловым и Киреевым.
Судья: Однако товарищ Измайлов категорически отрицает, что оказывал давление на Киреева.
Мелковский: Зато Киреев это полностью подтверждает.
Киреев: Да, подтверждаю целиком и полностью. Измайлов требовал, угрожал мне. Дашь, говорит, компромат на тех лиц, кого я укажу, из числа областных, республиканских и союзных руководителей, выпустим на свободу. Не дашь — сгноим тебя и твою семью.
Измайлов: Товарищ судья, разве можно опираться только на одни голословные утверждения Киреева? Человека, заинтересованного в компрометации следствия и лиц, которые по долгу службы занимались разоблачением его преступных деяний. Я требую, чтобы газета дала опровержение по поводу фактов, опубликованных в статье Мелковского «Произвол», и принесла мне публичное извинение…»
После этих слов были показаны немые картинки из зала суда: еще выступление истца, ответчика, удаление суда (видимо, на совещание для вынесения решения), потом крупным планом герб республики и снова зал судебного заседания, все встали, и судья, держа перед собой лист бумаги, именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики объявил решение:
— В иске Измайлову Захару Петровичу отказать-Услышав эти слова, Чикуров вскочил.
— И это называется суд! — вскричал Игорь Андреевич так, что даже притихли Лаура с Андрюшкой, испуганно прижавшись друг к другу. Он рывком выключил телевизор. — Но почему Захар Петрович не разыскал меня и не вызвал в качестве свидетеля?
— Молчи уж, — пробурчала Надежда Максимовна. — Мало тебе своих неприятностей? — Видя, что муж схватил телефонную трубку, она настороженно спросила: — Ты куда?
— Надо разыскать Измайлова, — лихорадочно
— Игорь, — мягко заметила Дагурова, — это ведь запись, — кивнула она на телевизор. — Суд состоялся бог знает когда…
— Вот черт! — бросил трубку Чикуров. — Не подумал.
Он стал листать записную книжку, нашел нужную страницу и снова набрал номер. По автоматической междугородной связи.
Южноморск соединился лишь с третьей попытки. У нас дома была только дочь. Ксюша ответила, что я на работе. Игорь Андреевич хотел что-то выяснить, но связь прервалась.
Не знаю, что мне больше помогло: врачи или злость. Наверное — то и другое. И еще Галина, примчавшаяся в Москву на следующий день после того, как я загремел в больницу.
Другая бы расклеилась, разнюнилась, но моя жена взяла с самого начала твердый, оптимистичный тон.
— Главное, не давай хвори одолеть тебя, — говорила она. — Борись. И вообще, считай, что это природный катаклизм. От него никто не застрахован.
— При чем здесь природа? — удивился я.
— Так ведь нынче год сверхактивного солнца, — убеждала меня жена. — Такого максимума деятельности нашего светила ученые еще никогда не наблюдали. Отсюда и всякие бедствия: стихийные и человеческие. Между прочим, самые страшные вехи в истории Советской страны приходилось на эти максимумы. Двадцать восьмой, тридцать седьмой, сорок девятый…
— Ты имеешь в виду сворачивание нэпа, сталинские репрессии?
— Конечно, — подтвердила Галина. — Именно в названные годы у «вождя всех народов» обострялась паранойя и как следствие проявлялась крайняя жестокость.
— Ну, это лишь гипотеза.
— Как сказать…
Об истинных причинах, доведших меня до больничной койки, она даже не заикалась. Впрочем, я и сам старался не думать об этом.
Но суровая действительность напомнила о себе, как только я вернулся домой. Если у нас хотят разделаться с человеком, то в ход идут любые средства. Мое имя трепали в газетах, на всевозможных совещаниях и активах. Затем я получил уведомление: на ближайшем бюро обкома партии будет рассматриваться мое персональное дело. Кончится, естественно, тем, что исключат из партии. Чтобы уйти от этого позорного судилища, я самолично выложил на стол партийный билет, что вызвало шоковую реакцию секретарей и аппарата обкома. А до этого сдал дела Гуркову, наконец-то занявшему вожделенное кресло.
О его назначении облпрокурором довольно точно сказала Галина словами одного юмориста: «Рожденный ползать, довольно быстро продвигается»…
Я махнул на недельку в Синьозеро, чтобы полечиться лесом. К лесотерапии, так сказать, меня приучила матушка давно.
Помню, в детстве врачи неожиданно обнаружили у меня какие-то шумы в сердце. Посоветовали лечь в больницу. Мать воспротивилась этому, сказав:
— Походи, сынок, окрест, по дубравам, березнякам, соснякам. Где почувствуешь, что тебе станет легче и тело как бы парит, там и гуляй больше.