Мафия
Шрифт:
Я выскочил из будки и бросился к воротам порта. Надо успеть кое-что выяснить, пока потерпевшая не отбыла за границу. Я подбежал к носильщикам, курившим в ожидании пассажиров.
— Где она? — спросил у того, кто обслуживал Гринберг.
— Кто? — выставился он на меня.
— Та женщина, черненькая, с двумя чемоданами?
— А-а, — бросил он на землю окурок и придавил башмаком. — Вон там, — показал носильщик.
Я помчался туда, моля Бога, чтобы Фаина Моисеевна не успела еще пройти таможенный досмотр.
На
— Фаина Моисеевна, прошу вас, опишите того офицера милиции, — запыхавшись, попросил я.
— Для чего? — удивилась она.
— Извините, у нас мало времени… Какой он из себя?
— Да как сказать, — задумалась она на секунду. — Выше меня на голову, худощавый, шатен.
— Еще? — торопил я.
— Глаза светлые, кажется серые.
— Возраст?
— Лет тридцати. Может, немного больше.
— А какие-нибудь особенности, приметы?
Фаина Моисеевна потерла лоб, посмотрела куда-то наверх.
— Ямочка на подбородке. И кадык сильно выпирает… Простите, больше ничего не могу сказать.
— Еще задержу вас на минуточку… Не можете составить приблизительный список вещей, которые он у вас взял?
— Попробую. — Она достала записную книжку, вырвала несколько чистых листков. — Самое главное — кольцо с черным бриллиантом. Между прочим, не простое, а с секретом. То самое, что мне подарила свекровь. Хрустальная ваза, оправленная в золото. Ну как виноградная лоза… Старинные часы в виде пасхального яйца…
— Пишите, пишите, — попросил я. — Обрисуйте по возможности каждую вещь.
На это ушло еще минут пять. Тут по радио объявили, что заканчивается оформление на ее рейс. Гринберг сунула мне исписанные листки, мы еще раз попрощались, и она поспешила к стойке таможенника.
Мело какой уже день. Холодные колючие снежинки летели почти параллельно земле, образуя при встрече с препятствием угловатые сугробы. На открытом пространстве стоять было невозможно. Урал есть Урал. С крещенскими морозами не пошутишь.
Зона словно вымерла. Лишь на вышках топтались, стараясь согреться, часовые с поднятыми воротниками овчинных тулупов, да несколько заключенных трудились на строительстве здания. Одежка у них была пожиже: ватники, рукавицы, приобретающие на холоде несгибаемость стали. Работать приходилось споро. Не только для того, чтобы не окоченеть, но и потому, что раствор для кладки замерзал почти мгновенно.
Один из каменщиков — бывший оперуполномоченный южноморского ОБХСС Станислав Ларионов. Ловко орудуя мастерком, он клал один за другим кирпичи в ряд, сверяясь с натянутым шнурком. Подносил ему грузный мужчина с обвислыми, как у дога, щеками. Кличка у последнего была Мэр. Впрочем, на свободе он был действительно председателем горисполкома.
Стоило напарнику замешкаться, как на его голову обрушивался
— Вконец загонял, — жаловался Мэр, вытирая со лба пот.
— О тебе же забочусь, — зубоскалил Ларионов. — Не будешь шустрить — вмиг окочуришься.
Сам он тоже разгорелся от работы.
Порыв ветра сорвал с Мэра суконную ушанку и покатил по земле. Тот бросился вслед, еле догнал и воротился назад.
— Ну и житуха! В такую погоду хороший хозяин собаку не выгонит из дома, а тут людей…
— Тут ты не человек, — философски заметил Ларионов, шлепая на кладку раствор и одним махом разравнивая.
— А кто же? — обидчиво спросил Мэр.
— Зэк с номером, — раздельно произнес бывший оперуполномоченный.
Он показал на пустое ведро, напарник живо схватил его, бросился вниз по наклонной доске и скоро вернулся, сгибаясь под тяжестью раствора.
— Врешь, я человек, — сказал он, запыхавшись.
— Это на свободе ты был человеком, — упрямо повторил Ларионов.
— И еще каким! — вздохнул Мэр.
— Ну да — машина, кабинет десять на десять, секретарша, — дразнил напарника Ларионов. — И чтобы попасть к тебе, надо было записываться за месяц.
— Вашего брата, милиционера, принимал без всякой очереди…
— Начиная с полковника, — усмехнулся бывший старший лейтенант. — А меня небось даже на порог не пустил бы.
— Я со всей милицией вась-вась. От постового до генерала.
— В натуре? — : снова усмехнулся Ларионов. — Что ж генералы тебя не прикрыли?
— Местные прикрыли, — вздохнул напарник, — но как назло из Киева нагрянули. Да еще народный депутат, будь он неладен, вцепился как клещ. Горком и обком отбивали меня, как могли. А он аж до Москвы достучался, на съезд бумагу подал. Вот я и схлопотал червонец.
— За что ж тебя, милый, так наградили?
— За пяток квартир… А ты как загремел?
— Я сам в сознанку пошел. Добровольно…
— Заливай, заливай, — покачал головой Мэр. — Такого не бывает.
— Не для твоих мозжишек это, — презрительно произнес бывший оперуполномоченный.
— Объясни.
— Вон у тебя шапка улетела. А почему? Ветер, метель. А если пригнешься, — Ларионов на миг спрятался за кладку, — никакой ураган тебе нипочем. Он ведь может не только шапку, но и черепушку сдуть. Усек?
— Не-а, — промычал напарник.
— Неужели все мэры такие тупые? — усмехнулся Ларионов. — Объясняю по буквам. Когда у нас заштормило, накрыло моего босса и меня заодно, я сориентировался: лучше все взять на себя. Тем более что доказали всего один эпизодик. Я и решил залечь на дно. Годик-другой пережду, пока шторм не утихнет, а там — снова родной юг, море, кипарисы. — Он мечтательно посмотрел вдаль. — А какие у нас женщины!..
— Постой, постой, — удивился Мэр, — у тебя же срок: восемь лет!