Макей и его хлопцы

Кузнецов Александр Родионович

Макей тяжело переживал разгром отряда!, смерть партизан. «Костик! Костик! Как он хотел окончить семилетку!» Без вести пропал радист Ужов. По расказам инженеоа Новика выходило, что его убили, по–ч тому чтр, когда по ним стреляли, тот упал и не поднялся.

— Я ему говорил, что не надо сходить с дерева, а он уверял, что блокада кончилась. Вот и тончилась! — заключил Новик.

Он был всё такой же: обросший чёрной щетиной, чуть нагловатый и сильно похудевший.

— Л ты всё такой же, кацо, — говорил комиссар Новику, морщась от боли в ноге.

— Маленько не такой, товарищ комиссар.

— Сивых волос в бараде, что ли, прибавилось?

— И волос, и ума.

Сказав

это, Новик ушёл. С этого дня он засел за изготовление автоматов из старых поломанных винтовок. Почти каждую неделю ой «выпускал» ППН, пистолет-пулемет Новика. Партизаны только диву давались, хвалили его, а он словно ничего этого не слышал.

— Ладно, ладно, — говорил он, когда уж сильно докучали ему похвалами.

Раны комиссара заживали медленно. Его хотели отправить на самолете в Москзу, но он отказался. Зная его непреклонный характер, вошедший в поговорку среди партизан, Макей более уже не говорил с ним на эту тему.

Новый лагерь Макея был построен на небольшом острове, окруженном топкими болотами, куда партизаны проходили по узким кладкам. Естественно, хозчасть с пекарней и мельницей, имеющая лошадей и прочий скот, не могли быть переправлены сюда и обосновались «на материке» — в густом лесу. Вместо низкорослых землянок, лагерь теперь был построен ит коры осин и походил скорее на становище кочуюших монголов. Крыши были покрыты тем же лубксм. Любители до красного словца окрестили этот лагерь лубочным городом, которому позднее макеевцы, шутя, присвоили имя своего командира — Макеевград.

В Макеевграде шла деятельная подготовка к какой-то большой диверсии. Партизаны, разъезжая по окрестным селам, привозили оттуда пилы, лопаты, ломы. Опытные хлопцы с утра и до ночи точили пилы, поэтому весь лагерь шипел и звенел от железного скрежета.

Бригада Макея в результате блокады распалась.

Его авторитет в глазах командиров отрядов сильно пошатнулся.

— Макей бросил нас и где-то отсиживался, — говорили они.

Оперцентр едва не освободил Макея от командования отрядом. Секретарь обкома партии, являющийся начальником оперцентра, сам приезжал в лубочный город для расследования поведения Макея в дни блокады. Тяжело переживад это Макей, — но он и виду но подал. Как и в былые времена, приходил в палатки к своим хлопцам, шутил, смеялся и только серые глаза его всегда теперь были серьезными и задумчивыми.

В работе по подготовке к боевой операции незаметно летело время. Работа и время — лучшее средство от душевных ран. Наконец, настал день, вернее, ночь, когда партизаны, вооруженные, кроме винтовок и пулеметов, также пилами, ломами и лопатами, вышли в поход. Это была первая после блокады боевая вылазка партизан.

По шоссейной дороге Москва—Варшава, обрамленной с обеих сторон вековыми березами, сплошным потоком, день и ночь движутся на Восток немецкие автомашины, танки и просто повозки, запряженные битюгами. Идут колонны солдат, лязгают гусеницами тягачи, тянущие громоздкие длинноствольные, пушки. А на Запад фашисты везут награбленное в России добро: хлеб, металл, музейные ценности и даже домашний скарб — кровати, стулья, одежду. Перерезать эту артерию — вот задача, которую поставил Макей перед сеоим отрядом. Нелегкая задача! Не избежать потерь. К го из этих людей, идущих теперь за ним, не увидит завтрашний день?

В ночном мраке, сгущенном лесным по рэвом, макеевцы подходили к Варшавскому шоссе.

— О чём думаешь, кацо?

Макей вздрогнул, натянул поводья. Лошадь ускорила шаг.

Почти ни о чём, комиссар. Пустяки. Как Андрюша, — обратился он к доктору, ехавшему позади его на телеге, — есть у

нас носилки?

Комиссар понял, о чём думает комбриг. Привстав на стременах и нащупав в темноте его плечо, он обнял его. Звякнули, соединившись, стремена двух седел.

— Ты стал мнительный. Макэй. Я уверэн, всё будэт харашо.

Голос комиссара мягкий, спокойный, глухо и сдержанно звучал над ухом Макея. И Макей оживился.

— Спасибо, комиссар. Кто там курит? — зашипел Макей. — Прекратить курение!

И по колонне понеслось: «Прекратить курение».

Варшавская дорога жила. Уже за километр слышно было гудение автомашин, грохот проходящих танков, смутный гул человеческих голосов. Это двигалась на Восток боевая техника врага. Её надо остановить.

Когда партизаны подошли к шоссе, колонна машин только что прошла. Макей решил воспользоваться перерывом. На расстоянии двух километров друг от друга выбросил он свои фланги. Работа должна начать я с флангов и идти внутрь на соединение. Сначала решити взрыть мостовую. Со скрежетом ударились о булыжник ломы, высекая в ночном мраке искры огня. Хлопцы, вооруженные лопатами, рыли в освобожденной от каменного покрова мостовой зигзагообразные траншеи. Потом заверезжали пилы, впиваясь в вековые тела берез, обросших гойубыми лишайниками и покрытых шишкастыми наростами.

— Стой, не вали! — кричал командир второй роты Бабин. — Эй, уходи с дороги! Давай!

С шумом летели деревья вниз и с сильным грохотом ударялись о каменную хребтину дороги. Их клали так, чтобы вершина одного захлёстывала вершину другого.

На левом фланге хлопнул выстрел. За ним другой, третий и вот мрак ночи уже секли, полосуя, трассирующие огненные шмели, воздух рвали винтовочные и пулемётные выстрелы. Еще интенсивнее и резвее шла под огнем противника разрушительная работа партизан. С грохотом продолжали падать деревья, перекапывалось шоссе — и всё это сливалось в один страшный надрывный рёв. Противник, не имея возможности продвигаться по шоссе вперед и неся большие потери от огня партизан, повернул обратно. Его не преследовали. Макей и комиссар, сами принимавшие участие в бою, дали команду прекратить огонь. И снова все силы были брошены на разрушение шоссе. Работали до утра. На протяжении двух километров прекрасная дорога, связывающая столицы России и Польши, была изуродована, казалось, какой-то злобной силой.

Кто-то с грустью сказал, кажется Свиягин:

— Эх, какая красота погублена!

— Да, в другое врэмя нас бы за это нэ пахвалили, — ответил комиссар.

Недалеко проходила узкоколейка. Её также разворочали, рельсы согнули. Все сгрудились и с каким-то смешанным чувством жалости и гордости смотрели на изуродованную узкоколейку, на шоссе, изрытое вдоль и поперёк, на сваленные и нагромождённые друг на друга могучие берёзы. И не верилось, что это сделали они, партизаны.

Макей счёл необходимым. в эту минуту что-то сказать своим хлопцам, оправдать в их глазах это разрушение, имеющее громадное значение в деле помощи борющейся Советской Армии, сказать, что это не бессмысленное разрушение.

— О нас будут помнить только хорошее, — сказал Макей. — Всё плохое забудется. Не наша вина, хлопцы, если при рубке леса летят щепки. А мы с вами вон какие кряжи повалили!

Восточную часть небосклона уже охватывало пламя зари. В небе меркли последние звездочки. В это время партизаны услышали приближающийся гул моторов.

— Минёры! — закричал Гулеев. — За мной!

Человек тридцать побежали к дороге вслед за коренастой фигурой Михася Гулеева, прыгавшего с березы на березу. Добежав до шоссе, они начали что-то подсовывать под деревья.