Макс Сагал. Контакт
Шрифт:
— Напомни отчество.
— Просто Макс.
— Максим, извини, что я к тебе обратился с этой просьбой. Остальные отказались, а один я не справлюсь. Ты, как ученый, понимаешь, насколько важно…
— Я готов помочь. Без проблем.
Военврач от удивления чуть не подпрыгнул.
— Отлично. Замечательно. Думаю, мы справимся. Я много не требую, только ассистировать мне. Это очень хорошо. Хо-ро-шо.
Брадинкин окинул палатку гостеприимным жестом, словно проводя экскурсию по собственному дому.
В центре стоял стол, похожий
Они встали по обе стороны стола. Брадинкин поднял левую руку трупа и прощупал от плеча до запястья. Затем попросил Сагала подержать ее в приподнятом состоянии, пока сам, подсвечивая фонарем на лбу, разглядывал синяки на боку.
— Трупное окоченение разрешилось. Он мертв больше трех суток, и, судя по всему, находился в теплом помещении.
На ощупь кожа мертвеца была мягкой, хотя внутренности еще не до конца оттаяли. Сагалу ранее не приходилось держать мертвую плоть, и он с удивлением открыл для себя, что рука человека достаточно тяжелая.
— Ты как? — спросил Брадинкин. — Если голова закружится, сразу скажи.
— Все нормально.
Сагал представил внутри себя металлический стержень, на который нанизаны части его тела. И что бы ни произошло, стержень не даст организму расслабиться, будет крепко держать его в тонусе, станет надежным проводником живительного адреналина в каждую частицу тела.
— Я на войне всякого повидал. И оторванные руки, и разорванные на части трупы после попадания фугаса. Со временем перестаешь реагировать, кровь и мясо становятся обыденным зрелищем. Думаешь только о том, как помочь, как убрать боль или вытащить пулю. Неважно уже кто перед тобой, свой или враг, — Брадинкин присел на корточки, чтобы осмотреть лицо охотника. Один глаз был закрыт, второй открыт. Затуманенный зрачок напоминал кляксу на белой бумаге. Брадинкин вгляделся в него, словно хотел рассмотреть, что видел охотник перед смертью. — Органы у всех одинаковые, и умираем одинаково.
— Ты умеешь проводить вскрытие?
Брадинкин с неодобрением взглянул на дерзкого наглеца, усомнившегося в его мастерстве.
— Я военный хирург! — он сделал многозначительную паузу. — Нас учат универсальным навыкам. На войне не спросят, умеешь или нет, там жизни надо спасать. И я делаю все ради победы, как любой солдат. Надо осколок вытащить — зовут меня; определить, как погиб военнопленный: убит или суицид — кого еще, если не меня? На поле боя нет двадцати врачей. Эта информация может иметь стратегическое значение. А ты про вскрытие в чистой проветриваемой палатке глаголешь. Капитан Погребной не доверил бы мне такое дело, если бы сомневался во мне. Это правильное и мудрое решение командира. На войне нет времени на бюрократические процедуры.
Брадинкин не сводил взгляда с Сагала, пытаясь понять, была ли убедительной его тирада.
— Что делаем дальше?
— Подержи теперь его правую руку. Спасибо, — Брадинкин обозначал повреждения на бумажной схеме. — Вот, смотри внимательней. Трупные пятна ярче выражены на правой стороне. Это говорит о посмертном положении тела, которое лежало на правом боку по крайней мере несколько часов. Потом его переместили.
Сагал видел фотографии трупа на льду, снятые Мотором: руки и ноги смотрят по сторонам света, голова подобно стрелке компаса указывает на север. Досадно, что он не смог осмотреть труп и обследовать округу лично, скорее всего там полно улик, которые вояки не разглядели.
Воспоминания резко окунули его в ледяную воду. Внутри себя он кричал, бился в обволакивающих конвульсиях. Его пронзило чувство нестерпимого ужаса. Трахея сжалась, перекрыв возможность дышать. Сквозь илистую черноту озера к нему тянулась рука.
Брадинкин окликнул его. Сагал вернулся разумом в палатку и поймал себя на мысли, что изо всех сил сжимает руку трупа так же, как сжимал руку своего спасителя. Кожа в месте хвата собралась в рельефные бугорки, а когда Сагал отпустил, обратно не вернулась.
— Решил проверить, насколько отогрелись внутренности, — оправдание звучало неестественно вымученно, но военврач не обратил внимания.
Захотелось выпить. Только так можно забыть.
— Не вижу смысла его вскрывать. Все и так понятно при внешнем осмотре. Помоги-ка мне.
Они перевернули труп на спину.
То, что Сагал увидел могло шокировать. Множественные рваные раны, вывернутые ребра. Помимо этого, живот, грудь, шею, ноги испещряли тонкие разрезы: параллельные и перпендикулярные, глубокие и не очень, словно над трупом изгалялся сумасшедший учитель геометрии. В некоторых местах отсутствовали целые лоскуты кожи.
— Скорее всего, исследовали болевой порог. На руке есть следы инъекций. Судмедэксперты проверят, какие вещества вводились жертве. Могу предположить, что нейролептики для подавления воли.
Сагал провел импровизированной лапой медведя над глубокими ранами на груди.
— Похоже на следы когтей.
— Да они же исполосовали его в лохмотья, как средневековые душегубы.
— Только крупные раны нанесены при жизни. Все остальные сделаны после смерти.
Брадинкин с любопытством взглянул на Сагала.
— У прижизненных ран по краям следы отека и воспаления. Сам посмотри, — Сагал провел пальцем вдоль одной из рваных ран на груди, на ней четко виднелись посиневшие края и припухлость. — Это происходит из-за кровоизлияний и сокращений кожи.
— Я знаю причины.
— Теперь посмотри на остальные раны. Они ровные, края не загнуты. Нет следов воспаления.
Взгляд Брадинкина беспорядочно скользил по трупу.
— Хм, и зачем кому-то это делать?
— Имитация. Чтобы мы представляли страшные пытки, чтобы ненавидели и боялись того, кто это сделал.