Малайсийский гобелен
Шрифт:
– Зачем эти жалобы? Чума всегда рядом - это часть нашей Жизни, равно как мрак является частью твоей жизни. Кайлус говорил мне, что уже есть сообщения об отходе турок. Позволь мне открыть ставни. Как ты можешь читать при таком сумеречном свете?
Он прошел вперед, стал передо мной и вытянул руки, преграждая мне путь к окну.
– Распространяет ли лошадиное мясо чуму - вопрос, которым должны заняться ученые люди. Как я смогу думать, когда свет будет резать мне глаза? Что может смыслить этот пустельга Кайлус в военных делах? И что там с этими турками? Почему ты не работаешь? Праздность всегда влечет беду.
–
– И что ты хочешь сказать этим? Ты пришел, как только смог?.. Кати как-то раз приходила, конечно, без своего бродячего муженька. Знаешь, что я обнаружил сегодня утром?
– Он сделал величественно-неуверенный жест на полки и фолианты Пифагора, Соломона и Гермеса, которые лежали раскрытыми вместе с другими древними сочинениями в древней общей куче.- Я наконец узнал, из чего состоит маати, любимое блюдо Филипа Македонского.
– Отец, оставь свои книги в покое! Пойдем пообедаем вместе, как мы это когда-то делали. Ты очень голоден. Я закажу тебе носилки.
Он облокотился на стол у окна, и я с сожалением заметил, как исхудал мой отец. Ему нужно было поесть мяса.
– Ты меня слушаешь? Маати - не просто деликатес, а что-то особенное, впервые привезенное в Афины во времена Македонской империи. Кроме того, непозволительная роскошь заказывать носилки. Ты должен знать, что Филип был убит во время свадебного торжества. Я откопал данные в одном трактате, где говорится, что маати было любимым блюдом фессалийцев. Хочу тебе сказать, что фессалийцы имеют репутацию народа с самыми изысканными манерами среди всех народов, населяющих Грецию.
– Я полагаю, ты пошел бы в кафе Труна, если бы там подавали маати.
– Ты понимаешь, о чем я говорю? У тебя одна еда на уме! Я посвятил весь день исследованиям, а ты зовешь меня к Труну. Кайлус тоже не отличается умом. Ты не всегда будешь молодым! И не всегда сможешь обедать в кафе Труна.
Он выглядел злым. Руки его тряслись. Он вытер бровь кромкой своей мантии. На какое-то мгновение он закрыл глаза, как будто его пронзила неожиданная боль.
– Я не могу позволить себе часто посещать Труна. Бледность его кожи поражала меня. Она блестела. Я убрал сторону книги, дотронулся рукой до его плеча и сказал:
– Отец, тебе нужно выпить бокал вина. Садись. Я вызову служанку. Позже я доставлю сюда Кати.
– Нет, нет. Я не буду беспокоить ее - она, возможно, занята. И не отвлекай по пустякам Кати. Ты работал все утро, так ты сказал. И чего ты добился?
– Он откинул волосы со лба, мотнув головой.- Я уверен, что Кати тоже будет вся в делах.
– Я собираюсь рассказать тебе об этом. Через месяц сестра де Ламбанта Смарана выходит замуж, и ко дню бракосочетания мы должны поставить комедию. Я играю главную роль в пьесе, роль Албризи, и сегодня утром после многодневных поисков я обнаружил...
– Труна? Почему ты вдруг упомянул его имя? Старый Труна умер год назад, и его таверна давно продана. Вот как "часто" приезжаешь ты к своему отцу. Ты болтаешь о постановке комедий, а Труна давно уже соединился с историческими персонажами!
– Отец, Филип Македонский был убит во время свадьбы, но люди не перестали жениться. Выйди со мной на улицу, окунись в человеческую суету, возможно, это отвлечет тебя от мрачных мыслей, и ты будешь думать о чем-то более радостном.
– Албризи все еще ставят? Клянусь, прошло уже лет сорок, когда я смотрел этот фарс. Что может быть лучше маати? В те времена играли замечательные актеры. С чего ты взял, что мне доставит удовольствие шататься по улицам? Да еще когда камни в почках беспокоят меня?
Я подошел к окну с опущенными жалюзи и заглянул в наш внутренний дворик. Там больше не бил фонтан из витой морской раковины украшающего двор Тритона. Со дня смерти моей матери здесь все изменилось. Когда-то среди лавровых кустов гуляли важные павлины.
– Мы отразили злободневную тему в нашей пьесе, отец, как это делали в твои молодые годы. Если ни в таверну, ни на улицу ты не хочешь, прогуляйся хотя бы в саду. Воздух здесь просто невыносим.
– О нет. Воздух чист, не сомневайся в этом. Всякого рода болезни просачиваются с улицы. Я не позволяю входить сейчас даже Беполо: боюсь, что он может занести заразу. Когда ты постареешь, тебе придется самому заботиться о себе. Никто другой за тебя этого не сделает.
– Ты слышал, отец, что сестра де Ламбанта выходит замуж за одного господина из Вамонала?
– Он - из военной семьи Орини.
– Беполо сообщил, что высох колодец. Я никогда не слышал о семье Орини. Если верить ему, это случилось впервые: при жизни твоей матери воды было достаточно. Все пошло наперекосяк. Кто эти Орини? Мне бы очень хотелось знать! Банкиры или что-то в этом роде?
– В это время года колодец часто пересыхает. Я посмотрю, когда буду уходить.
– Ты уже уходишь? Ты никогда мне не говоришь, что собираешься делать. Да, думаю, тебя здесь ничего не удерживает.
Он сделал несколько шагов и уселся в старое обитое кожей кресло, густо украшенное резьбой с мифическими животными и ящерицами.
– Да, я смотрел Албризи еще студентом - довольно слабая вещица. И ты хочешь приобрести для этого рубашку? Ты работал сегодня все утро? Хотел бы я знать, над чем ты работал. Почему ты не станешь актером-трагиком, а?
– Сейчас трагедии не в чести, отец. Мы живем в упадническое время, думаю, ты с этим согласишься,- ответил я, направляясь к двери.
– Ты должен стать трагическим актером. Раз жизнь полна трагических сюжетов, то и на сцене нужно ставить трагедии. Ты видишь, служанка не всегда выйдет на звонок. Такие служанки ныне пошли. Актеры должны показывать правдивую игру, а не потворствовать банальности. Я не знаю, куда катится наш мир...
– Что ты, отец, мир всегда остается прежним. У нас в Малайсии для этого имеется Высший Совет.
– Я не знаю, всегда ли он остается прежним. У нас есть основания полагать, что в мире происходили изменения, драматические изменения, и скоро они произойдут снова. Что ты имеешь в виду, говоря, что трагедии не в чести? О, когда я был молодым... Послушай, в своем великом труде "Исследование изысканий" я вплотную подошел к вопросу о происхождении современного мира.
Мой досточтимый отец поднял - а, может быть, лучше сказать наткнулся на - вопрос, над которым он трудился всю жизнь,- самое серьезнейшее изучение абсолютно всего. Я думаю, что именно его манера сомневаться в самых простых и очевидных вещах привела меня еще в раннем детстве к убеждению, что единственной реальностью в этом мире является сцена. Я отпустил дверную ручку, радуясь, что могу столь искренне демонстрировать неподдельное смирение.