Мальчик для бритья
Шрифт:
– Ты чо, голодный?
– осведомились у Михеева.
Страдающих желудочной активностью в армии не любят. Особенно таких, кто не делится с братьями, И, тем более, тех, кто не имеет законного права.
– Не смог удержаться, - поддержал их заблуждения Михеев, за что тут же схлопотал.
От него не укрылась некоторая растерянность на лицах палачей. Они знали, что бить надо, но их уверенность не распространялась дальше этого примитивного тезиса.
Странно, но физической боли от наносимых ударов Михеев почти не чувствовал. Выходит, моральное
Больнее оказалось перенести то, как к происшествию отнеслись одногодки. Обычная солидарность и сочувствие уступили место злорадству — он ведь и с ними не поделился украденным ужином. Что ж, роль батальонного чмо, жрущего по ночам сгущёнку в тиши сортира, он выбрал для себя сам.
Карабинер приставил к глазам бинокль и только теперь разглядел, что бегущий по полю человек — это шпунер. Молодой ещё. В том были и плюсы, и минусы. Неопытность беглеца давала возможность применения к нему многочисленных военных хитростей, но резвость, присущая молодости, делала трудным честную погоню за ним на открытом просторе. Значит, нужно его заставить делать то, что выгодно охотнику.
Поэтому Михеев решил не высовываться до поры до времени и вести наблюдение на расстоянии, прячась в подлеске, который рос по краю луга. При таком раскладе передвигаться шпунеру было, конечно, легче, но он и не мчался на полной скорости, будучи уверенным в том, что здесь совершенно один.
Километров пять они двигались параллельно друг другу, не нарушая паритета. Но терпение Михеева и его тонкий расчёт принесли, наконец, ожидаемые плоды. Шпунер свернул с намеченного пути и приблизился к лесной полосе. Славно!
Охотник бережно натянул лук и выпустил стрелу так, чтобы она упала прямо перед жертвой. Они любопытные, должен клюнуть. Наконечник был холостым, обёрнутым в цветной поролоновый шарик.
Шпунер замер при виде стрелы, вытянув длинную морщинистую шею. Посмотрел по сторонам. Но где ему! Камуфляжную робу карабинера не так-то просто разглядеть среди кустарника. Сделал осторожный шаг вперёд. Другой, третий...
Когда между ними оставалось метров десять, Михеев тихонько передёрнул затвор и выстрелил от живота, не целясь.
Кровь хлынула из простреленного горла. Шпунер завалился на спину, хватая беспомощными руками воздух. Михеев поставил сапог на грудь поверженному.
– Ну, что, сволочь? Добегался?
Он провёл короткое интервью, получив ответы на интересовавшие его вопросы: о численности отряда, его дислокации, ближайших планах. Шпунеры — сносные воины, но герои из них никакие. Контрольным зарядом отстрелил пленнику яйца. Тот дёрнулся в последний раз и замер.
Ещё час занял у Михеева, чтобы сочинить эпитафию, освежевать тушу и развесить куски мяса по веткам, как того требовал закон. Голову он положил в сумку для трофеев, висевшую на плече. Он успеет к рассвету добраться до указанного шпунером места. А там скучно не будет.
Особого желания разговаривать не испытывал ни тот, ни другой. Михеев, поглощённый открытыми в себе новыми свойствами, не дозрел до того, чтобы высказаться о них вслух. Ивашкин берёг силы.
– Неблагодарный ты, сержант. Я, помню, кроликам траву носил в клетку, так они, знаешь, как меня встречали? А от тебя слова хорошего не услышишь.
– Так то кролики.
– Считаешь себя более утончённым?
– Ну, типа, да.
Ивашкин захлебнулся кашлем и, когда приступ прошёл, не возобновил сам диалога.
– Друзья твои меня донимают. Подозревают во вранье.
– Правда?
– Обидно. Когда просто так бьют, болят только кости. А когда с умыслом — всё остальное. Но мы ведь не собираемся по этому поводу раскисать?
– Стопудово.
– Я вот подумываю, не учудить ли мне какой-нибудь гадости. В караул через неделю. «Калаш» выдадут. Устроим зарницу.
– А патроны?
– Да, тут ты прав. На рынок придётся сбегать, а увольнения пока отменены. Из-за тебя, между прочим. С другой стороны, они же не могут знать наверняка, что я пустой. В штаны наложат по-любому. Уже радость.
– Сочувствую.
– Не, это я, как представлю, что ты тут целыми днями один, начинаю волноваться. Ты, кстати, чем занимаешься в свободное время? Онанируешь?
– Стихи пишу.
Михеев картинно поперхнулся.
– А-а-фигеть! Почитай, а?
– Думаешь, стоит?
– К гадалке не ходи.
– Ну, слушай.
Есть люди, которые ходят пешком,
у них две руки и одна голова.
– Чего замолчал?
– Это всё.
– Всё? Не закончил?
– Закончил. Нравится?
– По-моему неплохо. Только суть я не совсем уловил. Понимаешь, стихи — это не моё. В школе их назубрился. Тошнит. Лермонтов этот, Пушкин. Дуэли, женщины. Бенкендорф опять же. Одно помню достойное произведение. Там мужик в горящий дом залез и вытащил из огня красавицу. Трудно было, но он справился. Сам весь обгорел, ноги лишился. Ему героя дали, а ей — мужа... Да ты не слушаешь меня. Эй, сержант!
Михеев замер у дыры, потому что снаружи послышались шаги и голоса. Уловив несколько фраз, он понял, что пришли по его душу.
– Где?
– Да где-то здесь. Сюда он поковылял.
– Тупик. Ну-ка осмотри забор.
Ботинки принялись бить по доскам, проверяя их на вшивость. Михеев ухватился обеими руками за низ доски, служившей лазом, и привалил к ней голову. Неизбежный удар пришёлся по оттопыренному мизинцу. Боль вскипела и улеглась, но рот солдата оставался надёжно на замке.
– Нет ничего.
– Сука! Убью!
Шаги удалились, но Михеев выждал ещё минут двадцать для верности. Он не надеялся уйти от наказания, лишь хотел сохранить свою тайну нетронутой.