Мальчишка с бастиона
Шрифт:
А Голубоглазка продолжала ходить к орудиям. Колька каждое утро отправлялся по воду и за дровами. Но иногда в пути он вдруг вспоминал, что Алёнка там, на линии огня - становилось страшно за это маленькое, тихое существо, - он поворачивался и, забыв обо всём, бежал наверх, к пятому бастиону. Но тишина останавливала его - со стороны бастиона стрельбы не слышно. Кляня себя за малодушие, Колька поворачивал обратно.
Однажды он встретил Федота. Арба с ранеными медленно катилась по исковерканной мостовой, грохоча, как целая артиллерийская бригада. Колька подумал было улизнуть - ему очень не хотелось встречаться с кем-либо
– Здорово, браток!
– ласково сказал Федот, слезая на мостовую. Кони повернули головы и, узнав парнишку, радостно заржали. Колька непроизвольно улыбнулся и в ответ погладил вспотевшие добрые морды.
– Узнали, труденыши, - расчувствовался Федот.
– Да и как не узнать, ты их небось хлебом своим кормил! Думаешь, я не замечал?
– и он хитро улыбнулся мальчишке.
– Кормил, - согласился Колька и тоже улыбнулся.
– Слушай, браток, сидай ко мне, - Федот указал на арбу, - прокатимся и заодно побалакаем, а то калеченые стонут - надобно быстрейше в гошпиталь доставить.
Колька хотел было отказаться, но потом молча подтянулся и сел на краю сиденья.
Арба покатилась дальше.
– У кого приютился?
– спросил после минутного молчания Федот.
– У Антонины Саввишны.
– А! Это добре. Зайти надобно. Привет ей передавай. Не забудь.
Колька пообещал. Кто-то громко застонал сзади. Федот повернулся и привычно бросил:
– Держись, родимый. Гошпиталь уже близко, зашьют, приладят - плясать будешь!
Колька опустил голову. «Сколько раз на день он повторяет эти слова!» - мелькнуло в голове.
А Федот продолжал:
– Ветрел на днях дружка твого - Василия Доценко. У него… тоже… отца… Остался при батином орудьи. Теперь, говорит, вдвойне мстить нехристям буду…
Они замолчали. Незаметно телега подкатила к госпиталю. Начали выносить раненых.
Колька прошёл за носилками в большой, высокий зал. Ударило запахом пота и лекарств. Он огляделся. Почти у входа над одной из коек склонился врач в белом халате и в чёрной шапочке. Он говорил:
– Я понимаю твою ненависть к сей войне. Только ненависть ненависти рознь. Тех, кто пришёл на нашу землю, чтоб залить её кровью, я, врач, готов убивать вот этими руками, которые каждодневно спасают жизни…
Колька подошёл ближе к доктору. Его жестковатое волевое лицо светилось такой убеждённостью, что мальчишка непроизвольно подумал: «Хоть бы не замолчал, хоть бы говорил ещё!»
И человек в чёрной шапочке продолжал:
– Вот какой ненавистью сильны мы. На всё идём - только чтоб враг земли нашей не топтал! Корабли затопили в бухте - пусть,не войдут паруса чужие!
Колька неожиданно спросил:
– А может так быть, чтоб по всей земле никакой войны никогда не было?
Доктор, словно продолжая говорить с раненым, так же запальчиво ответил: её - Люди дружить обязаны. А они не хотят. Кровь разменной монетой стала. Но когда-нибудь будет земля без войн!
– и вдруг остановился: - А ты кто такой?
– и неожиданно закричал: - Кто пустил без разрешения?!
Николку словно ветром сдуло.
Во дворе подошёл Федот и, тронув мальчишку за плечо, сказал:
– Поехали, отвезу обратно… - Уже на Екатерининской улице возница проговорил: - А знаешь, кто тебя выдворил? Это что
В этот день мальчик возвратился в Кривой переулок позднее обычного.
А ночью ему приснился сон.
Низкая длинная землянка. В глубине - несколько огоньков, и голоса то наплывают, то вновь откатываются, словно прибой. А он никак не может уловить, кто это говорит: то ли его командир Забудский, то ли поручик Дельсаль. Да и слова какие-то странно знакомые. «Солдат воюет за Отечество, не за вас, не за меня и не за питерского барина, господа, - за Отечество!». Качаются огоньки над столом, и вот уже стол оказывается палубой корабля, который неумолимо тонет. Медленно исчезают огоньки в дрожащих водах Большого рейда. Парусник ложится на дно, чтоб не пропустить корабли врага в бухту. На дне темно и беззвучно… …Утром Алёнка, как обычно, собралась уходить.
– Ты куда?
– остановил её Колька.
– На баксион. Я теперь на пятый хожу - ближе.
– И я с тобой.
Девочка удивлённо посмотрела на Кольку. Что с ним такое случилось? Ведь в последнее время он избегал даже разговоров о бастионах, а теперь сам напрашивается. Мальчишка перехватил её взгляд:
– Погляжу только и до хаты…
От дома Саввишны до пятого бастиона минут пятнадцать ходьбы, не больше. Но попали они туда часа через два - пришлось долго стоять в очереди у колодца. Не идти же с пустым кувшином к батарейным!
Бастион встретил их развалинами. Всё, что могло быть разрушено, было разрушено.
Всё, что могло гореть, - сожжено. По всему было видно: огненный смерч второй бомбардировки крепко зацепил и пятый бастион.
Если пушки уже успели установить на позиции, то за брустверы и землянки ещё не брались - не хватало людей. Даже минные колодцы были вскрыты, а защищающие их блиндажи снесены начисто.
С пятого бастиона хорошо просматривался четвёртый. Как на ладони была видна лощина, соединяющая их. Лощину перерезала траншея. По ней бастионы сообщались между собой. Не одна сотня солдат и матросов сложила в лощине свои головы.
Недаром прозвали её «Долиной смерти».
Алёна и Колька подошли к полуразрушенной землянке. Возле неё, в укрытии, матрос прилаживал к лафету маленькую мортирку. Он так увлёкся своим делом, что не заметил детей.
– Дядя Ковальчук!
– позвала Алёнка.
Матрос поднял голову, и глаза его радостно заблестели.
– А, Голубоглазка!
– Видно, носить ей это прозвище веки-вечные.
– Слезай сюды. А цэ хто с тобой? Кавалер?
Алёнка надулась.
– Скажете такое, дяденька. Он тоже бонбардир, с четвёртого баксиона. Николка Пищенко.
– Ну?
– смешно раздул щёки Ковальчук.
– Тогда прошу прощенья.
Дети спустились в нишу. Колька сразу же подошёл к мортирке и спросил:
– Аглицкая?
– Аглицкая, - подтвердил матрос, с любопытством разглядывая подростка.
Тот вздохнул и отошёл.
– Може, пальнуть желаешь?
– Желаю, - серьёзно ответил Пищенко.
– А ну давай!
Колька привычно зарядил мортирку и поднёс к запальнику калёный прут. Вздрогнув, орудие откатилось назад.