Маленькая для Шопена

Соболева Ульяна

Шагнула и пол заскрипел. Я тут же сорвалась с места, побежала на носочках, запрыгнула в свою комнату и залезла под одеяло.

Надо было это сделать раньше, а не стоять там и слушать как они трахаются.

Я знала, что такое секс. Всегда была любопытной. И книги всякие встречала в библиотеке у отчима. Он любил читать всяких там Эммануэлей и так далее. И я читала. Воровала книжки и читала. На меня всем насрать было. Никто не следил за моей нравственностью. Я и видео смотрела и карты находила. О сексе я знала. И чем они там занимались тоже знала. Но это же Шопен. Некто возвышенный, некто сильный, гордый, умный. Сверхмужчина. И она… вот эта Телка. Он ее. Даже думать мерзко, представляя, что целовал, обнимал, ласкал, трогал. Не хочу об этом думать. Не хочу.

И по щекам слезы текут. Злые, яростные. Зарылась лицом в подушку. По коридору чьи-то шаги, напряглась, затихла, чтоб не слышно было как реву. В комнату заглянули. Я даже не сомневалась, что это он. Вообще не сомневалась. Пусть уходит. Валит к своей мерзкой сучке. Нет…пусть выгонит ее, пусть вытолкает за дверь.

– Спят обычно без тапок, маленькая. Сними и укройся нормально. Из окна дует.

Заботливый, блядь! Знал, что я все слышала и голос насмешливый, издевательский. Сволочь. Ненавижу его. И ее ненавижу.

Тряхнула ногой, сбрасывая тапок и залезая под одеяло, укрываясь с головой. Твари! Ненавижуууу!

– А когда вы поженитесь?

Спросила я, усаживаясь на кухонный стул и намазывая хлеб маслом, а потом наваливая сверху красную икру. У Шопена всегда были деликатесы в холодильнике и за мной никто не следил в плане еды. Ела я все что хотела, можно сказать от пуза. И креветки, и морепродукты, и колбасу разную, и сыры. Телка меня обучала сервировке стола, что и какой вилкой есть, а я часто играла им за ужином всякие вальсы. Не потому, что мне хотелось. Хрен там. Меня Шопен заставлял. Ну как заставлял. Шантажировал. Поиграешь шикарно вечером – получишь денег. И я играла. Честно зарабатывала. Потом с удовольствием тратила. На жвачки, которые только появились, на леденцы. Мне вообще нравилось за себя платить, покупать ситро, колу, булочки. Потому что раньше у меня такой жизни не было. Шопен мне многое позволял. Ни в чем не ограничивал. Новые вещи – пожалуйста, модную обувь – получи. У меня было все. И как истинная девочка я любила платья, любила красивые новые шмотки и мне во всем этом потакали. Иногда … я ловила на себе взгляд Шопена ему откровенно нравилось меня наряжать, смотреть как я верчусь перед зеркалом.

– Нравится? – довольно спрашивал он.

– Нравится!

– Спасибо не учили говорить?

– Может мне тебя еще в щечку поцеловать?

– Ну могла бы!

– Спасибо. Целовать не буду – ты колючий. Пусть Телка тебя целует.

– ТАНЯ! – рычит.

– Таня-Таня!

За почти целый год жизни в его доме я научилась, что лучше все же делать как он хочет и иметь всякие плюшки, чем показывать характер. Но характер из меня лез со всех щелей и скрыть его я точно не могла. И притворяться тоже. И почему-то именно сегодня меня дернул черт прицепиться к нему с очередным разговором о его…невесте.

– Поженимся.

– Да, я вот жду. Платье, машина. Там там татам там там там там…там тадам тадам там!

Пропела я вальс Мендельсона.

– Ждешь?

Насмешливо спросил и нагло сожрал намазанный мною бутерброд. Я намазала еще один кусок батона. Вот эти его выходки меня не бесили. Не знаю почему. Так мы становились ближе что ли. Я вообще любила с ним быть ближе. Не знаю почему. Себе я в этом редко признавалась.

– Ну да, погулять, потанцевать, пожрать вкусно.

– А то ты не вкусно жрешь!

– Ну может будет еще вкуснее. Оливье, селедочка под шубой, салат с крабовыми палочками. Ммммм.

Он ничего не ответил, отпил из чашки горячий чай с тремя пакетами заварки и мятой, а потом сунул в рот сигарету и закурил.

– Зачем она тебе? Вот смотрю на тебя и не понимаю.

– Может я ее люблю. Слыхала? Есть такое чувство. Не у тебя. У других.

Вот это его «я ее люблю» меня кольнуло, очень неприятно цепануло. Даже слюну глотнуть сразу не получилось.

– Слыхала. Только это чувство не про тебя и про Телку твою.

Кулаком по столу.

– Таню!

– Таньку!

– Таню! Я сказал!

– Хорошо! Таню! Ты ее не любишь!

Промолчал и возражать не стал. И я даже с облегчением выдохнула. Мне не хотелось, чтоб он ее любил. Не знаю почему, но очень не хотелось. От мысли об этом у меня начинало жечь под ребрами слева и щипать глаза. А я очень не любила плакать.

– Скажи…а кто ее родители?

– Тебе какая разница? Тебя с ними не познакомят.

– Конечно. Я и не сомневалась. Ну так кто они?

– Отец военный, генерал. Мать уважаемый врач. Таня из хорошей интеллигентной семьи. Она окончила институт, выучилась на юриста.

– Ты мне ее сейчас рекламируешь? Или себе? Мне неинтересно, а себе зачем если ты ее типа любишь?

– Мелкая, вот скажи мне почему ты такая сука, а?

И прищурившись посмотрел мне в глаза, у него явно пропал аппетит, и он отложил в сторону бутерброд.

– Вечно всем недовольна, вечно ищешь за что зацепиться, раскритиковать, обосрать. Почему ты такая маленькая мразь?

– Наверное это комплимент. Лучше быть сучкой и мразью, чем интеллигентной, тупой телкой, которую только и делают, что еб***т!

Резко встал из-за стола, схватил за затылок и куда-то потащил. Я вырывалась и сопротивлялась, но пальцы держали как клещи, впиваясь в кожу. Притащил в туалет, наклонил над раковиной открутил воду, намылил пальцы и засунул их мне в рот.

– Еще раз …услышу маты! – и елозит там пальцами, - На хер язык выдеру!

А я нагло укусила его за пальцы, но он продолжал мыть мне рот, потом ткнул головой под кран.

– Полощи!

И снова пальцы мне в глотку, но уже без мыла. А я взяла и засосала их. Он руку резко вырвал, меня за горло поднял и в глаза мне посмотрел. У него взгляд дикий, бешеный. Тяжело дышит. И… я немного не пойму почему глаза у него такие, почему он на рот мой так посмотрел, а потом отшвырнул как тряпку. Так что на коврик упала, больно о ванну ударилась головой. Рассекла бровь, и кровища по морде полилась. Неожиданно для себя разревелась.

– Твою мать! Маленькая!

Бросился ко мне, но я руки вперед выставила, отталкивая. Пусть не трогает. Пусть валит к своей. Оставит меня в покое.