Маленькая для Шопена
Шрифт:
Но последней каплей стала газета. Злополучная, проклятая газета, которая попалась мне на глаза в учительской. После очередной взбучки я сидела на подоконнике и ждала когда меня вызовут к директрисе, чтобы объявить о новом наказании на которые мне было откровенно наплевать. Потому что, чтоб я не вытворила – он не приезжал. Меня жестко наказывали, лишали еды, прогулок, развлечений. У меня отобрали карманные деньги.
Я вспоминала наши первые встречи, наши с ним разговоры, наше знакомство...
***
Его пальцы все еще сжимали ворот моего платья. Грязного и забрызганного кровью. Вблизи его лицо пугало еще сильнее. Этот хищный горбатый нос и щетина на скулах, а также его жуткий узловатый шрам. Если и существуют чудовища из ночных кошмаров. То они выглядят так как он.
– Вы меня не отпустите?
– Нет.
– Никогда?
– Я не заглядываю так далеко.
– Зачем я вам?
– Пока еще не решил, но обязательно решу. Ты мне пригодишься. Я умею находить людям нужное применение.
Курит и не отводит от меня взгляд, густые клубы дыма рваными кольцами поднимаются к высокому потолку. И я исподтишка пытаюсь осмотреться – я в комнате. Небольшой, но уютной. Рассмотреть все не получается особенно под волчьим взглядом мужика и когда его пальцы сжимают воротник моего дурацкого платья. Я не спросила как его зовут и честно мне было все равно. Я думала только о том, что от него надо удирать. Нет, не к ментам. Туда я не пойду, а то меня быстро оформят в питомник для безхозных. Мой отчим так и говорил, что меня ждет детдом если с ним что-то случится или он решит меня вышвырнуть на улицу. Почему так долго не вышвыривал никому не известно.
– А куда б пошла если бы отпустил?
Вздернула голову. Он что мысли мои читает?
– Нашла бы куда.
– В своем розовом платье и в одной туфле?
Отвернулась, поджав губы. Да уж куда я пойду. У меня никого нет. Он мне так и говорил всегда, отчим мой: «выблядок ты дрянной, думаешь ты кому-то нужна? Вышвырну тебя и сдохнешь на улице или на панель пойдешь»…
– Иди помойся и переоденься. Ужинать будешь. Потом решу, что с тобой делать.
– Что со мной делать?
– Насиловать буду! – и усмехнулся, а я судорожно глотнула и в горле пересохло.
– Не ссы, на хер ты мне нужна. Ты себя в зеркале видела? На девку не похожа. Если постричь и переодеть за пацана сойдешь. Да и я не педофил. Считай тебе повезло. Пока. Потому что у меня есть Фридерик…а ему может быть глубоко насрать пацан ты или девка!
Стало обидно. Очень. А он себя в зеркале видел? Ночью встретишь и обделаешься. А еще он не сказал как его зовут. Про себя я его назвала Безумное Чудовище.
***
Какое-то время я успокаивалась, а потом…потом снова видела, как к кому-то приехали родные и меня накрывало, меня срывало до такой степени, что казалось я сойду с ума.
Но та газета стала последней каплей. Я увидела его и телку на второй странице. Они поженились. Его сука и он. Красивые. Разодетые. Он в костюме она в шикарном свадебном платье. Я даже не читала заголовки. Мне хватило только этой картинки. Я сожгла ту газету вместе с учительской, в которой ее нашла. Вместе со шторами, столами, журналами. Все спалила.
Меня поймали на месте преступления. Охранники. Скрутили, заперли в каком-то подвале. Наутро посадили в лазарете в отдельную комнату. Мне обожгло руки, одну я порезала до локтя, когда разбила окно, чтобы сбежать.
И конечно же он приехал…
Он вальяжно зашел в кабинет. И у меня дернулось сердце. Сильно. Как будто бы сорвалось. Сколько я его не видела? Около трех лет? Ни хрена не изменился. Такой же хромой и страшный! Ненависть вспыхнула еще ярче и буквально запульсировала в голове красной лампочкой. Три года. Три проклятых, нескончаемых года я ждала его, и он не приходил, забил на меня. Как будто я пустое место, отделался. Сволочь. Как же адски я его ненавижу. Кажется, мою ненависть, как и шторм можно измерить по девятибальной шкале. И это будут все десять баллов. Гад проклятый.
У него там кипела жизнь, а я год за годом просто подыхала здесь от тоски и время не двигалось я жила только мечтой о нашей встрече. Зачем? У меня еще не было ответов на этот вопрос. Потом они начнут появляться и пугать меня все сильнее. Потому что они мне не понравятся, но я уже ничего не смогу с этим сделать.
Вру я. Хорошо он выглядит. Стильный, холенный, мускулистый. И хромота идет ему и щетина его и волосы вьющиеся. Сволочь. Женитьба пошла Шопену на пользу и отдых от меня тоже. Несколько седых волос у виска и злорадное удовольствие – так ему и надо. Нервничал? Очень надеюсь, что из-за меня. Старый урод. Губы мужчины растянуты в привычной саркастичной ухмылочке, на щеке мерзкая ямочка…такая мерзкая, что мне хочется, чтоб он еще несколько раз улыбнулся и я увидела ее снова. Ямочку я тоже ненавижу. И морщинки его у глаз. Их стало немного больше. И родинку его ненавижу на шее возле кадыка. Маленькую точку, которая дергается, когда он судорожно глотает слюну. Если я прикоснулась бы к ней пальцами он бы сглотнул…и отшвырнул мою руку? Боже! Что за идиотские мысли? Это же Шопен! Хромой дьявол и я его презираю. На хрена мне к нему прикасаться. А Телка прикасается? Она гладит его шею, трогает эту родинку? На какие-то доли секунд глаза застелила красная пелена, захотелось убить Телку.
Директриса сразу забегала вокруг него, запричитала. Кофе, водички. Но он на нее не смотрит, только на меня. Глаза светлые пресветлые и в них столько ледяной ярости, что кажется я сейчас от нее заморожусь. Никогда не думала о том, что у него невероятно красивые глаза…нет страшные. Все в них страшное и радужка светлая прозрачная как весеннее небо и зрачки всегда расширенные черные бездны и ресницы…и прищур его этот хитрый, оскалоподобная усмешка. Зверь вышел на охоту. Осматривает жертву. С ног до головы. И я больше не почти семнадцатилетняя девушка, какой-то комок грязи на который мерзко даже наступить.
– Оставьте нас, Лариса Петровна, мы поговорим. А потом можно и кофе.
– Хорошо, Виктор Георгиевич. Поговорите. Мой кабинет в вашем распоряжении.
Очень захотелось рявкнуть, заорать, чтоб она не смела уходить и оставлять меня с ним наедине. Он же сейчас бешеный, он же мне башку открутит. Ненене я передумала, пусть валит на хер. Зря я все это затеяла…Не нужно было. Я же ужасно об этом пожалею.
Но уже было поздно. Она вышла из кабинета и вежливо закрыла за собой дверь. Шопен повернул в ней ключ и медленно пересек комнату, сел в кресло, откинулся на спинку, закинул ногу на ногу. В зеркально очищенных туфлях отразилась люстра кабинета. Сколько же в нем царственности, властности. Король жизни и каждый, кто рядом с ним это просто его слуги, его рабы, радые ему прислужить, облизать подошву туфель. Неужели и я стану такой когда-то?