Мальтийское эхо
Шрифт:
— Ты прямо «товарищ Штирлиц»! — пошутил Андрей. — И то, что ты «в засаде» держишь Ирину и она даже звонит на мой телефон, хотя ты поменяла «симку», очень предусмотрительно.
— Ну вот зачем ты напомнил мне сейчас о сестренке! Я и так переживаю, что плыву сейчас в Сиракузы, она уже два дня там, а я не могу с ней встретиться! Противно!
— Можно под покровом ночи… переодевшись…
— Прекрати! Ты все-таки не понимаешь опасности… от этого англичанина. Он наверняка следит, имеет и агентов, и аппаратуру.
— Ну извини…
— Не хочу рисовать перед тобой страшных картин, но и «наши» тоже могут быть опасны. Если будет необходимо, нас, в лучшем случае, сделают «шестерками в игре», забрав себе все козыри, в плохом — вообще «выведут с поля», в худшем — отправят в «дурку». И все это будет сделано умело, дипломатично. Привычно…
— Я весь «трясусь от страха», — опять язвил мужчина.
— Только такой ненормальный, как ты, ничего не боится!
— «А он, мятежный, просит бури!», — вскинул руки Андрей.
— Ну точно псих! Мы в открытом море!
— Еще раз извини…
Вера Яновна отодвинулась от мужчины, достала «нормальный» планшет.
— На маршрутке доедем до городка Pozzallo, — сказала она через пять минут, — а там возьмем такси до Сиракуз.
Убрала в сумку планшет, достала, не заглядывая внутрь, андрееву повесть.
— Давай поговорим об апостоле Павле. О его морских путешествиях.
Мужчина сделал кислое лицо.
— Лучше давай обсудим твою удивительную сумку. Она необыкновенная: жутко вместительная, сделана в форме «книжки» из трех страниц-папок. И ты не роешься там, а находишь нужное вмиг!
— Да, я ее очень люблю, — Вере понравилось внимание Андрея к ее вещи. — Я купила ее в Вене год назад.
Польщенная женщина принялась рассказывать о сумке:
— В среднее, «жесткое» отделение я кладу планшеты и тому подобное. А в боковые отделения, мягкие — всякие свои вещицы. Вот в это — косметику, а в это — книжки, тряпки. Все должно быть «системно», — гордо закончила Верочка.
— Похвально, — заметил Андрей, надеясь, что увел разговор о повести.
Но он ошибся, так как «системность» работала безотказно.
— Павел любил море? — спросила она.
— Понимаешь, в чем дело, — нехотя начал Андрей Петрович, — я уже говорил, что я написал художественное повествование, а не научное исследование. Я создал свой образ Павла, обрамив его событийностью и теологией. Павел у меня глубок и пытлив, многогранен и образован. Мучительно примирял в себе гордыню и талант… с опытом новой Веры.
— Вот и ты проявляешь сейчас гордыню! Я лишь прошу немного поговорить… Рассуждать о причинно-следственных связях поступков Павла, глубинных побудительных мотивах этих поступков, всех раздирающих душу противоречий этого человека я не собираюсь.
— Хорошо, — улыбнулся мужчина и, привстав, продекламировал, — «Бросьте меня в море… ибо я знаю, что ради меня постигла вас эта буря».
Тут же испугался, что вновь упомянул бурю.
— Это цитата из твоей повести? Не припомню такой!
— Это из книги пророка Ионы, — задумчиво ответил Андрей.
— Как ты замечательно умеешь свою образованность точно, остроумно и метафорично употреблять!
— Спасибо на добром слове. Но я ведь не уверен, хорошо ли это. Искусство имеет много прав, и главное — право выбора. Но таит в себе и большую опасность, и главная: оно лукаво и… как и красота… может украдкой заползать в самые потаенные места сознания и создавать свою… новую истину.
— И что делать?
— Пытаться учиться внутреннему покою, умению созерцать и отстраняться. Объективной реальности ведь нет, есть что-то мутное… как твой любимый абсент, — рассмеялся мужчина.
— Хм… А на чем же строить расчеты? Ну все, оставим философию. Ты пишешь, что на море с Павлом чаще случались припадки. Это эпилепсия?
— Точно неизвестно, но ведь не зря эту болезнь называют «священной», — глаза Андрея Петровича стали грустными.
— Мог такой припадок случиться во время кораблекрушения на Мальте? Или после укуса змеи?
— Не знаю. Но сотник Юлий и Лука отмечают, что Павел почувствовал приближение бури и даже смерти. Он испугался. По обычной для того времени практики судовождения накануне шторма корабль направляют ближе к берегу. Так корабль оказался у берегов Мальты.
— Ты пишешь, Андрей, что пассажиров на судне было 276 человек. Римляне, греки, арабы, евреи. И все они спаслись. Нет ли сведений, что чье-то поведение было странным?
— Деяния апостолов, написанные уже после смерти Павла, в 70–80 годах, — основной источник, но, боюсь, там много сведений из вторых рук. Но вот интересный факт: так называемые «мы — отрывки», где автор внезапно начинает повествовать от первого лица. То есть был свидетелем кораблекрушения, да и всего морского путешествия. И это не Лука, и не сотник Юлий. Есть еще много новозаветных апокрифов, таких, например, как Деяния Павла, Деяния Петра и Павла, Апокалипсис Павла, Переписка с Сенекой, но ценность этих книг, как источников достоверной информации, считается невысокой. Наиболее достоверным я считаю доклад императору римского сотника Юлия. Но зачем тебе это все?
Вера Яновна была сосредоточена на каких-то своих логических комбинациях, хотя Андрей Петрович и не понимал, что можно «выстроить» из такого скудного материала?
— Все времена — это одно Всёвремя. И оно сшито некими «Нитями накала». Это принцип работы моей «машины времени». Если я сумею почувствовать тепло хотя бы от одной такой нити, я смогу потянуть за нее…
— Реинкарнация времени?
— А Черный Человек был на корабле? — спросила женщина, пропустив вопрос мужчины.
— Это не важно: Он Всюду и Рядом!
— И вот еще… последнее. Ты описываешь еще одну интереснейшую легенду — казнь Павла. Чтобы завязать глаза апостолу, солдат сорвал с головы женщины по имени Паутила платок, а ночью той приснился сон, будто Павел возвращает ей платок. Утром она нашла его возле кровати и как только хотела подобрать его, он обратился змеей и та мгновенно уползла. Зачем Сатане…
— Вера, я устал! И уже ответил: Всюду и Рядом…