Мамин жених
Шрифт:
— Уж, замуж, невтерпеж! — крикнул кто-то с задней парты, кажется, Храмов.
И надо же, чтобы на этой реплике в класс вошел историк.
— Кто тут собрался замуж? — спросил он и с удивлением поглядел на меня у стола. — Иванникова, вы уже здоровы?
— Да.
— Тогда, раз вы уже вышли к доске, может, будете отвечать урок?
— Буду.
Я поглядела вперед и увидела благодарные глаза Зайцевой. Наверное, она, как всегда, не знала урока, и я ее выручила.
< image l:href="#"/>
ПОЦЕЛУЙ
Машина, заскрежетав, затормозила возле меня. Я отскочила на середину тротуара и прибавила шагу.
— Аня, куда же ты? Подожди! Ведь ты же Аня?
Я оглянулась: что-то знакомое, где-то я видела этого мужчину. По телевизору? Но тогда откуда он знает мое имя? Удивительно, сколько мыслей может пронестись в голове за несколько секунд. Я даже успела подумать: а вдруг это кинорежиссер? Выследил и вот настиг, сейчас предложит роль. Что это какой-нибудь бандит, из тех, что заманивают в машины доверчивых дурочек, это не пришло мне в голову, хотя и должно бы. Он вышел из машины, догнал меня и схватил за плечо. Благообразный господин в белой нарядной куртке, в руке большая шелковая сумка с лицом кудрявой красавицы. Сумка раздута от свертков и пакетов, и от этого лицо красотки все в буграх и шишках.
— Аня, неужели не узнаешь? Я — Сергей Петрович, — сказал он.
Я вспомнила, расслабилась и не заметила, как сумка оказалась в моей руке.
— Аня, значит, такой уговор, — сказал Сергей Петрович, — все это отдашь Мите. Ты когда его видела?
— Вчера.
— У него все в порядке?
— Он женился.
Я не знала, что такое в общем-то радостное известие может так больно ударить человека. Он побледнел, глаза остановились. Я стала его успокаивать:
— Напрасно вы так расстроились. Институт он не бросит, она тоже студентка, они с одного курса.
Он не слышал меня.
— Значит, Митя женился… Вот уж чего не ожидал. Вот так история — женился.
— Вы давно не виделись? — спросила я.
— Семь лет.
Правильно — семь лет. Я тогда была во втором классе, Митя в седьмом. Тогда еще была жива его бабушка Ольга Спиридоновна. Именно она положила конец этой душераздирающей истории, которая будоражила весь наш подъезд.
Сергей Петрович ушел из семьи, когда Мите было четыре года. Он ушел, конечно, от Митиной матери, а не от сына. Митю он хотел любить по-прежнему, водить его в цирк, в разные музеи, в общем, хотел, чтобы ребенок не замечал своей безотцовщины. Меня тогда еще на свете не было. Мама говорит, что меня вообще могло не быть из-за этого Сергея Петровича. Она тогда решила, что у нее никогда не будет детей. Зачем? Чтобы потом их родной отец так обошелся с ними?
Сергей Петрович обидел своего Митю по-страшному. Целый год после своего ухода он окутывал сына любовью и заботой. Часто приезжал, увозил мальчика в парк или кукольный театр, резвился с ним во дворе. Соседи глядели на них из окон печальными глазами. Они полагали, что если человек хороший, то он даже в самой трудной ситуации остается хорошим. Они не знали, что ничего нет такого в природе, что остается неизменным. Даже любовь. Она или строится, или рушится. Сергей Петрович тоже, видимо, этого не знал. И даже когда стал приезжать редко и встречи его с Митей стали короче, не заметил, как рушится их связь. Он появлялся редко, а Митя ждал его каждый день с утра до вечера. Во дворе не гулял, а подходил к тому месту, где отец ставил машину, и стоял там столбиком. Ему казалось, что отец, проезжая мимо, заметит его и завернет. Однажды какой-то первоклассник крикнул ему во дворе:
— Дурачок, никто к тебе не приедет — твой отец пасет овец!
Митя набросился на него с кулаками.
Отец появлялся все реже и реже, а исчез навсегда, когда Митя был уже в седьмом классе.
— Как
— Ее зовут заурядно — Маша. Он зовет ее Манечкой.
Что-то, видимо, в моем голосе выдало меня, потому что Сергей Петрович сказал:
— Ты ее не любишь. Чем же она тебе не нравится?
— Митя мне тоже не нравится. Мне вообще такие люди не нравятся.
— Какие «такие»? — И поднес руку с часами к глазам: дал понять, что долго говорить со мной не намерен. Мой ответ его не интересовал.
И ладно. Мне тоже говорить с ним не о чем. Я уже настрадалась в своей жизни от его сыночка и с меня хватит. Конечно, это было большой глупостью с моей стороны — влюбиться в пятилетием возрасте в своего соседа-третьеклассника. Но если такое случилось, неужели надо за это дразнить, пинать и всячески уничтожать бедного ребенка? А Митя меня не просто за мою любовь возненавидел, он словно вымещал на мне какую-то тайную свою обиду. Когда я пошла в первый класс, он был уже в пятом. Если мы случайно сталкивались с ним на перемене, он обязательно орал во все горло какую-нибудь дразнилку. Однажды иду по школьному коридору, а он стоит со своими одноклассниками. И я слышу: «Вот что, Колька, ты проиграл мне пари, так давай исполняй мой приказ. Подойди, — он протянул руку в мою сторону, — и поцелуй эту лягушку». Я, конечно, бросилась от них со всех ног. И в тот день разлюбила Митю. Он тут же превратился в заурядного урода — сутулого, ушастого, с противным рыжим пухом на голове.
Сергей Петрович спросил:
— Я могу оставить тебе свои координаты?
Я кивнула, и он протянул мне визитку.
— Буду ждать твоего звонка. Звони домой, в контору по любому из этих телефонов.
И уехал на своей сверкающей, как стальной клинок, машине. А я, прихрамывая, так тяжела была эта сумка, поплелась к своему дому.
Наш дом старинный, кирпичный, в четыре этажа, стоит посреди двора. В нем высокие лестничные пролеты и никакого лифта. На мое счастье на первом этаже живет Нефертити, так за глаза когда-то прозвали старенькую Софью Федоровну из-за ее странного места рождения. Говорят, что в паспорте в графе «место рождения» у нее написано: Египет.
Не Каир, не какой-нибудь другой город, а именно Египет. Словно она родилась прямо в песках среди пирамид. В нашем дворе Нефертити считали странной, оторванной от жизни. Говорили: «Она живет в прошлом веке».
А в каком еще веке может жить человек, который шьет корсеты?
Она действительно шила корсеты. Сначала в ателье, потом, когда вышла на пенсию, дома. Если кто-нибудь на современный манер пытался называть ее изделия грацией, Нефертити уточняла: «Может быть, я кому-нибудь и сошью грацию, но вас спасет только корсет». Попасть в число ее заказчиц было не просто. Мама моя ждала целый год. И когда она пришла к нам, чтобы снять мерку, мама так была рада, что усадила ее пить чай, а меня отправила на кухню. Там я сидела и читала книгу. Уходя, Нефертити заглянула ко мне.
— Что ты читаешь? — спросила она.
Это была какая-то шпионская повесть, и я ответила:
— Так, чепуха — бульварная литература.
Нефертити подняла свои нарисованные на лбу брови.
— Ты не считаешь, что бульварную литературу лучше читать не на кухне, а на бульваре?
Я засмеялась, и она вслед за мной.
— Мы обе любим смеяться, — сказала она, — а это означает, что мы похожи.
Так мы познакомились. Я стала приходить к ней. Она рассказывала мне о Жорже, одиноком, очень добром старом человеке. Он парикмахер, в прошлом очень известный мастер дамских причесок. Сейчас он приходит только к Нефертити, стрижет ее, красит волосы, иногда сооружает на ее голове замысловатую прическу. Она благодарна ему. Говорит: «Больше всего мне не хотелось бы выглядеть в мои годы лахудрой».