Маргарита и Мастер
Шрифт:
– Я здесь лягу, а ты меня разрежешь, хорошо?
– Хорошо, а как? Чисто пополам, или только нохги?
– Голову.
– Голову, - повторила Тетя, и так как Мотя пригласила ее, на как она сказала:
– Наиважнейшую роль вагоновожатой с красной, как у Розы Люксембург, косынкой на голове. И тут же познакомила с актером, который будет играть роль Берлиоза, несмотря на то, что в этом фильме он уже снимался в качестве:
– Финдиректора Римского.
А тут, значится, летит-бежит неизвестно кто, в том смысле, что несмотря на свои 155 с головой хочет быть Берлиозом.
Она ничего не сказала, думая:
– Замена, - а предупредить, как будто не надо, и видим сакральное:
– Могу задавить и не того.
Хотя это не имеет значения, т.к. в последний момент поезд-трамвай всё равно остановили, и подложили похожее чучело. Но этот так и остался лежать на рельсах, как будто специально изображал не Берлиоза, а Анну Каренину:
– Чтоб по-настоящему и до самого конца!
Так и вышло:
– Голова тогда свалилась в решетку мусоропровода, а тело само запрыгало и село на скамейку у автобусной остановки, как Форрест Гамп, чтобы рассказать всем свою эпопею.
– Как это было. На самом деле.
Тетя в обморок три раза один за другим, и голова ее мягко, и можно подумать сознательно и добровольно, как голова Марии Антуанетты, после покушения на свои рыжую Елизавету, - легла на штурвал.
И заснула прямо за рулем трамвая, с последней мыслью:
– Чтобы откупиться придется продать весь тираж Третьей Части Брысь под Лексус - 6.
На этой скамейке сидела Мотя, как режиссер, наблюдая за своим действием, но она только сказала, чуть отодвинувшись:
– Зачем было портить это чучело?
– А так:
– Хоть бы хны.
О времена! О нравы!
– только и успел подумать Ле-Штрассе, когда взаправду понял, что теряет не только голову, но и сознание вообще, чего, в общем-то, не должно было случиться.
Пока они бегали за ей-ней, в том смысле, что:
– Ушел, скотобаза, как Никита, через забитое специально для него кирпичом окно, а как, так ведь и непонятно, - сказал Миша, и плюхнулся на свой стул из импортного желтого велюра, как был у меня диван, купленный в последний раз перед окончательным и бесповоротным повышением цен, в качестве желанной, как не подлежащая даже мечте мечта:
– Жилая комната.
Примерно, как можно сказать, что люди, живущие здесь, как советские, а:
– Всё равно не привыкли к тому, чтобы не:
– Всё было по-честному.
– А почему?
– Так ведь очен-но ст-раш-но.
– Как говорится:
– Вдруг опять нечаянно откроют не те кингстоны, а:
– Тока нижние.
Ибо сказано:
– Никто не знает, когда это произойдет.
– Но и надеяться на обратное смысла вроде нет.
Так примерно и вышло, подходят они огорченные к своему столу - еще должно быть - полному пива и раков - если их количество представить в виде остававшегося еще приличного омара - и видят почти самих себя, если бы было их на одного больше, а так только двое.
Но оказалось, что их только двое:
– Куда делся Штрассе?
– спросил Михаил.
– Был здесь, но куда-то делся, - ответил Германн.
– Присаживайтесь, джентльмены, - сказал сидящий за столом - один из двоих - высокий - мне бы так-то - парень, но со скрипящей головой, точнее ее шеей. Он то и дело брал себя ладонью за нее сзади, и ворочал в разные стороны, как будто разрабатывал перед последним и решающим боем, а скорее всего:
– Просто лечился аутотренингом.
– Вы кто?
– спросил угрюмо Германн, незаметно приглядываясь к остаткам раков из омара, и пытаясь на глаз проинтуичить: сколько пива они уже успели выпить, так сказать:
– Без нас.
– Прошу прощенья, - хотел приподняться парень, - Финдиректор Римский.
– А голова чего не так делает на шее?
– спросил Михаил тоже, в общем-то, не совсем дружелюбно.
– Подрабатывал на съемке фильма Ленин-Штрассе Три.
– Вы каскадер?
– Больше просто артист.
– Артист-финансист, - резюмировал Германн.
– Кто додумался Финдиректора пригласить на роль самоубийцы Раскольникова?
– Не знаю, но даже восхищались некоторые.
– Кто, например?
– Например? Именно, на пример, хорошо, скажу, как-то: Ан Молчановский.
– Кого вы играли?
– Германн демон-стративно вынул пачку Севера, и постучал ей по дну, предлагая этим видом семисоткилометровой тайги задуматься над своей дальнейшей судьбой.
Но Финдиректор не растерялся:
– Что, в Ялту больше не закидываете, сразу на Север Дальний идут поезда?
– и спел кстати под нолитые уже всем кружки золотого:
– Идут на Север стада огромные, кого ни спросишь - у Всех Указ-з! Прости-прощай, любимая-хорошая-я, прощай, быть может, в последний раз.
– Прости-прощай, любимая-хорошая-я, прощай, быть может, в последний раз-з.
– Ар-тист-т, - констатировал его сосед, которого, правда, пока никто не спрашивал его личного мнения.
– Дай подумаю, кого он играл у Ана Молчановского, - сказал Германн.
– Я и так уже знаю, - сказал Михаил, - шоу-мэна в Его Сети, пока гости обедали быстрыми закусками и Лососем в Газете на десерт, правда, только:
– Для Избранных.
– Я там был, - сказал Фин.
– Ну, я и говорю, уже понял, что ты за жареный гусь, но не как любил Бродский:
– В яблоках и сливах - по-американски, а чисто, как принято у русских:
– По-итальянски.
– В том смысле, что: