Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
— Постыдные интриги! — с оскорбленным видом воскликнул господин де Туаси. — Можно ли называть постыдными интригами факт отстранения от должности человека, который приютил у себя предателя своего короля, бунтовщика, виновного в преступлении против его величества?..
— Здесь, сударь, — заметил Жак, — нам ничего не известно о том, что вы только что сказали…
Господин де Туаси с минуту собирался с мыслями.
— Извольте, — проговорил он наконец. — Вот вам вся эта история. Буду вам премного обязан, если вы распространите ее вокруг себя, дабы каждый хорошенько узнал, на чьей стороне закон и справедливость… Двадцать пятого мая тысяча шестьсот тридцать пятого года по поручению дьепских торговцев, которым Островная компания на восемь лет уступила преференциальные права торговать на Гваделупе, советник Льенар де Лолив отбыл, дабы вступить во владение этим островом. Несколько лет спустя, больной и даже почти совсем ослепший, Лолив получил в качестве помощника некоего управляющего по имени Жан Обер.
— Я знаю, — сказал Дюпарке, — это тот самый Жан Обер, что впервые ввел на Гваделупе сахарный тростник, который наши колонисты не вправе более культивировать здесь, ибо господин Трезель имеет на него монопольное право…
Господин де Туаси небрежным жестом отмахнулся от этого замечания:
— Какая разница! Знайте, что один из самых влиятельных акционеров Островной компании и друг Жана Обера по имени Уэль де Птипре явился недавно во Францию, дабы предать огласке мятежные планы господина Обера, который замыслил не более не менее как вторгнуться на остров во главе отрядов индейцев-караибов с Доминики!
— Позвольте, господин генерал-губернатор, — перебил его Дюпарке. — Вы упустили из виду, что Уэль де Птипре умудрился интригами добиться того, чтобы его назначили преемником Лолива. Что за вздор! Чтобы Обер поднял против Гваделупы индейцев с Доминики, он, который любил этот остров как свое родное дитя?! Истина же, которая известна нам здесь, заключается в том, что Уэль, раздираемый честолюбием, присвоил себе замыслы Жана Обера, те замыслы и планы, которыми тот вполне простодушно сам же и поделился с ним! Кроме того, под тем предлогом, что он является акционером компании, Уэль отказался принести присягу господину де Пуэнси…
— И был совершенно прав, сударь! Разве можно присягать мятежнику! Впрочем, королевский совет уже разобрался в этом деле. Обер, который нашел убежище у командора де Пуэнси, заочно приговорен к смертной казни, ему отрубят голову! Я доберусь до него, сударь, так же как и до самого командора, и в цепях по рукам и ногам отправлю обоих во Францию, дабы они понесли там одно и то же наказание.
— Нет сомнений, — одобрил генерал, — господин де Пуэнси не более чем предатель. И заслужил того, чтобы обращаться с ним именно таким манером. В этом деле, господин губернатор, вы можете целиком рассчитывать на мою поддержку… Однако должен вам заметить, что у него немало друзей как на Гваделупе, так и здесь! Он пользуется расположением многих людей, ибо делал всем бесконечно много добра!
— Я благодарю вас, генерал, за помощь, которую вы мне предложили. Как вы считаете, какие силы понадобятся, чтобы завладеть французской частью острова Сент-Кристофер [1] при нынешнем положении дел?
— Чем вы располагаете?
— Этот фрегат, шестьдесят пушек, триста солдат!
— Этого вполне достаточно, господин генерал-губернатор. Впрочем, вовсе не исключено, что господин де Пуэнси, осознав всю тяжесть своего мятежа, одумается и сдастся без боя! Власть же Мальтийского ордена, на который он рассчитывает в своих планах, не распространяется на этот остров!
1
Внимательный читатель, вероятно, заметил разность написания названия острова: Сен-Кристоф и Сент-Кристофер. Это разночтение объясняется очень просто — остров был поделен на французскую часть — соответственно произношение Сен-Кристоф — и английскую — Сент-Кристофер. (Примеч. ред.)
— Да услышит вас Господь, сударь, — заключил господин де Туаси, у которого были иные, чем у Дюпарке, основания тешить себя подобными надеждами…
В тот же день, в полночь, фрегат поднял якорь, увозя нового генерал-губернатора. Если не изменится ветер, он рассчитывал двадцать пятого уже добраться до Сен-Кристофа и добиться сдачи форта.
В тот же самый час Дюпарке направился к Замку На Горе, где его ожидала Мари. Он ждал этой встречи с тем же нетерпением, что и она. Но никак не мог предвидеть, что в его отсутствие отцы-иезуиты долго толковали о положении, в каком оказался он сам и молодая женщина.
Да и как мог он об этом догадываться. Хоть ему и пришлось долгие часы провести в обществе главы иезуитов Бонена, тот не счел нужным даже словом обмолвиться с ним касательно его личных дел.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Страсти на Мартинике накаляются
Замок На Горе стал в точности таким, каким желал его видеть Жак Дюпарке. Стража дежурила день и ночь, каждое утро приходил священник служить мессу в маленькой часовне, целиком построенной из дерева, затерявшейся в густой листве леса, который они не вырубили в этой части имения, дабы сохранить здесь покой и уединение.
В людских помещениях и служебных постройках около тридцати рабов трудились денно и нощно, ведь в окрестностях были разбиты плантации табака и индиго. Мари оставила себе лишь двоих слуг. Это была ее горничная Жюли, как всегда незаметная и которой эта жизнь в замке, где она могла делать все, что ей заблагорассудится, нравилась бесконечно больше, чем существование в парижском особняке господина де Сент-Андре. Вторым слугой был мятежный негр с «Люсансе», которого преподнес ей в подарок Жак. Его звали Кенка, сокращенное от Кенкажезим, это имя выбрали в святцах в тот же день, когда губернатор взял его с судна.
В этом роскошном замке, целиком построенном из тесаного камня, Мари много принимала. Она не только была окружена здесь непривычной для колонии роскошью, но и была радушной, гостеприимной хозяйкой дома, которую уже боготворили на всем острове Мартиника.
Вокруг нее вечно толпился эскорт преданных друзей, и многие жены плантаторов жаловались, что, с тех пор как Мари открыла двери своих гостиных, земли стали приносить все меньше и меньше дохода, ибо хозяева их совсем забросили дела.
Проводя мудрую политику, Мари готовилась к будущему. Она знала, что, ублажая колонистов, она обеспечивает Дюпарке их признательность и что одна ее улыбка дает другу гарантии на будущее. Впрочем, все это так успешно ей удавалось, что ее звали «добрая дама» или «прекрасная дама» из Замка На Горе.
Когда Жак Дюпарке, возвращаясь из Форт-Руаяля, добрался наконец до замка, он без удивления застал там человек тридцать гостей. Он проскакал верхом всю ночь и все утро, позволяя себе лишь тот отдых, который был необходим лошади. И конечно же, предпочел бы застать Марию в одиночестве. Но он знал, какие обязанности накладывают на него его титулы, и понимал, что не сможет, несмотря на усталость, избежать встреч и украдкой пробраться к себе.
Французские вина и ром лились в кубки рекою. А за окнами негры продолжали трудиться под палящим солнцем, не имея никакого питья, кроме обжигающей рот воды.