Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
— Если у нас есть еще время, — вмешался Лафонтен, — может, было бы благоразумнее изменить наш план, чтобы учесть те осложнения, которые внесли в него эти новые люди…
— Во времена, когда я плавал с капитаном Барракудой, — ответил ему Лефор, — у нас, бывало, приходилось по десятку врагов на каждого доброго крутого пирата, и ничего. А ведь у нас, заметьте, не было с собой ни монахов, ни деревянных распятий, которые могли бы нас поддержать! Пятью подонками больше, пятью меньше, уж, во всяком случае, не такая малость может заставить меня отступить в последнюю минуту!
Он порадовался, что позаботился как следует накачать францисканца, ибо тот, ничего не поняв из его слов, лишь блаженно улыбался на манер святых, что украшали витражи его часовни.
— Господа, я не зову вас на абордаж! — вновь заговорил Лефор. — Но, как кричал некогда старый капитан Кид, да спасет Господь его душу, я говорю вам: «Цельтесь вернее!» Если кто-то из вас дрогнет, если у кого-то появится страх промахнуться промеж глаз, пусть целится своему подопечному в грудь! Так мишень пошире и поменьше риска зазря растранжирить свинец! Во всем остальном положитесь на меня. Главное, уложить их всех на пол, а уж потом у меня на поясе найдется, чем охладить их пыл окончательно! Вперед, друзья мои!
Под предводительством Лефора они выстроились в ряд, с францисканцем, держащим в руках свое распятие, во главе. Группа направилась к крытой галерее, потом к лестнице. Когда они достигли лестничной площадки, монах то ли по привычке, то ли из чрезмерного рвения принялся распевать церковные гимны.
— Неплохие песенки, — воскликнул Лефор, — только, ради всех святых, отец мой, умерьте пыл, пойте под сурдинку! Дело в том, что мы подготовили губернатору и его гостям небольшой сюрприз… А если они услышат ваши песнопения, то это уже будет не сюрприз!
Монах замолк, и вся процессия вошла во двор.
Они шли в безукоризненном порядке, монах по-прежнему во главе, покачиваясь, словно маятник, то вправо, то влево в тщетных попытках сохранить равновесие, с источенным червяками распятием в руках, однако в какой-то момент бывший пират покинул ряды. Он добежал до подземного выхода из крепости и от имени губернатора отдал часовому приказ закрыть тяжелую дверь.
Потом снова вернулся к колонистам, но не сразу, а сделав крюк, чтобы фигура его не была видна через открытые окна мятежникам.
Люди его уже разошлись по своим местам, с мушкетами в руках присев на корточки пониже оконных переплетов. Только один монах, который все еще верил в шуточный дружеский сюрприз, пьяный в стельку и стараясь держаться прямо, будто аршин проглотил, фамильярно опершись на своего Христа, обводил все вокруг блуждающим взором, в котором читалось все более полное непонимание происходящих событий.
Голос Лапьерьера становился все громче и громче. Никогда еще не случалось Бофору встречать человека, который бы с таким красноречием защищал его дело.
Лефор сделал знак монаху подойти к нему поближе, и святой отец с невозмутимым спокойствием сделал, что ему было велено.
— Отец мой, — спросил его Лефор, торопливо и приглушив голос, — вы помните, что я вам говорил?
— Ах, сын мой! — икая, проговорил тот. — Вы мне столько всякого наговорили! Освежите же мне память, прошу вас!
— Послушайте, монах, помнится, я уверял вас, что даже черным ободочком своего мизинца не сунусь в дела мятежников! Так вот, отец мой, все вышло совсем по-другому!.. Люди, которых вы видите перед господином Лапьерьером, временным губернатором Мартиники, есть опасные бунтовщики, которые замыслили взорвать форт… Их заговор только что раскрыт!
— Так вот оно что, сын мой! У каждого есть свои враги! Пойду-ка прочитаю им «Отче наш»…
— Эй-эй-эй! — осадил его Лефор. — Хорошенькие молитвы, когда здесь вот-вот свинец застучит словно град! Поберегите-ка лучше свои силы для умирающих, если они еще будут! А сейчас для вас есть дела поважнее! Нам понадобится ваша помощь; для начала приладьте куда-нибудь это нескладное распятие, чтобы освободить себе руки, ибо у вас будет шанс воспользоваться ими по назначению!
— Ах, сын мой! — проговорил монах. — Будем же благоразумны… Не надо заходить слишком далеко…
Лефор выхватил из рук монаха распятие и положил его на землю. Он действовал второпях, не обращая никакого внимания на нахмуренные брови францисканца. Тем временем люди его оставались настороже, поджидая только его сигнала.
— Дело в том, что нас семнадцать, — объяснял бывший пират отцу Фовелю, — а их двадцать два. Так что волей-неволей кому-то из наших придется взять на себя двоих. Это отъявленные безбожники, которые не верят в Господа, богохульствуют и презирают короля Франции, за здоровье которого, однако, вот-вот готовы выпить, чтобы получше ввести нас в заблуждение! В них вселился сам дьявол!
— Во имя Пресвятой Девы, скажите мне! — взмолился монах. — Вы что, шутите, или так оно есть на самом деле?
— Сами увидите, когда здесь заговорит порох! А сейчас, отец мой, надобно протянуть руку помощи Господу и королю. Вот вам пистолет. Убейте хотя бы одного!
— Ставлю свои четки против десяти бочонков испанского вина, — ответил францисканец, — если я ограничусь только одним нечестивцем! Поберегите свой пистолет, сын мой, он еще может вам пригодиться, у меня есть свои, они у меня всегда под рукой и никогда меня не покидают. Порох у меня на животе всегда в тепле и не рискует потерять силу от сырости. Так вы сказали, двоих? Они мои, это так же верно, как то, что нынче вечером вы поставите мне в таверне «Большая Монашка» целую калебасу рома! Так где же эти двое, которых нужно пристрелить?
— Тсс!.. Потише, отец мой… Подойдите-ка сюда поближе…
Лефор указал святому отцу на двух колонистов, которые стояли в глубине залы и чьи благостные, безмятежные лица, казалось, заранее предопределяли, что им суждено будет пасть от выстрела святой руки.
— Сын мой, — снова заговорил монах голосом, который скорее напоминал едва слышный шепот, — да простит меня Всевышний, но уж я покажу этим канальям, как поминать имя Господа всуе и злословить насчет нашего юного короля!
С этими словами он задрал спереди свою сутану и выхватил из-за кожаного пояса, который носил прямо на голое тело, два пистолета с медными рукоятками, которые от трения засверкали тысячью искр. Большими пальцами обеих рук он взвел курки, и Лефору стоило огромных усилий помешать ему выстрелить прежде всех остальных.