Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
Не оборачиваясь, с пересохшим от волнения горлом она проговорила:
— Вы не отрешите Дюпарке от должности! Это невозможно!
— Может, вы наконец объясните мне, мадам, в чем причины столь неожиданного интереса? Видит Бог, не знай я, что вы видели Дюпарке всего пару минут, я бы подумал, будто вы влюблены!.. Я начинаю ревновать, Мари!
— Как вы можете ревновать к человеку, с которым я никогда и словом не перемолвилась и который к тому же находится больше чем за две тысячи лье отсюда?
— В таком случае, дайте же мне хоть какое-то разумное объяснение, почему вы с таким упорством добиваетесь сохранения за ним этой должности?
— Уж вам ли не знать женских капризов!
— Нет, мадам, вы ни за что не убедите меня, будто это всего лишь ваш мимолетный каприз. Уж больно пылко вы защищаете Дюпарке. В этом есть какая-то тайна, и мне бы хотелось узнать ее… Видите ли, — вновь заговорил он после недолгого молчания, — если бы я не видел, как внезапно исказилось ваше личико, как горестные складки перерезали ваш прелестный лобик, когда вы услышали, что Дюпарке придется возвратиться во Францию, возможно, я и дальше продолжал бы глупо верить, будто вы видели его всего раз в жизни в салоне мадам Бриго… В тот самый вечер, когда произошла эта ссора с виконтом, которого ему суждено было таким элегантным манером отправить к праотцам. Но вид ваш меня не обманет! Вы знали Дюпарке и раньше! Признайтесь!
Он тоже подошел к окну, схватил ее за запястье и крепко сжал.
— Не устраивайте мне нелепых сцен! — спокойно возразила она. — Меня никогда не интересовал этот юноша, разве что его судьба. Мне и вправду показалось тогда весьма прискорбным, что человек, защищавший свою честь, рисковал оказаться на эшафоте или провести остаток жизни в тюрьме. Он показался мне таким отважным. В тот вечер, когда случилась эта ссора с виконтом, он был единственным во всем салоне мадам Бриго, кто не опустил головы перед человеком, так искусно владеющим шпагой, — перед Тюрло. Уж вам ли не знать, мой любезный маркиз, как неравнодушны женщины к мужской храбрости. А Дюпарке тем вечером показался мне настоящим героем.
— А знаете ли вы, что я мог бы уничтожить его одним росчерком пера? Что я мог бы дать Сент-Андре приказание, как только он прибудет на остров, заковать Дюпарке в кандалы и в таком виде отправить во Францию?
— Сколько ненависти к человеку, который не сделал вам ничего дурного!
— Вы влюблены в него, разве этого недостаточно?!
Мари только слегка пожала плечиками. Она по-прежнему не спускала глаз с набережной Сены, которая все больше и больше погружалась в ночную тьму.
Он снова обнял ее за плечи, на сей раз куда нежнее, чем прежде, и заставил посмотреть ему в глаза.
— Ведь я люблю вас, Мари.
Она недоверчиво усмехнулась.
— Вы любите меня, — повторила она, — что ж, мне хотелось бы вам верить, но ведь вы любите меня без всякой надежды. Вы же знаете, мне предстоит уехать. Через неделю «Вера» покинет Дьеп. Да что говорить, уже завтра в этот час я буду так далеко отсюда! Какие иллюзии можете вы еще питать? Даже если бы я и вправду была влюблена в Дюпарке, что вовсе не так, какие резоны у вас для ревности?
— Вы отказываете мне в том, что подарили бы другому, это ли не резон?
— Но разве я не принадлежу Сент-Андре?
— Ах да, Сент-Андре! — живо воскликнул он. — Как же я мог забыть! Ведь Сент-Андре даже не догадывается насчет Дюпарке! Что ж, я могу открыть ему глаза! Предупредить, посоветовать быть осторожней! Вы злоупотребляете его доверием.
— А вы сами! — мгновенно повернувшись к нему, с не меньшей живостью ответила она. — Вспомните, чем занимались вы сами всего пару минут назад?
Фуке прикусил язык и, отпустив ее, отошел от окна. Она стояла не шелохнувшись. В комнате сгущались тени, пора было уже зажигать канделябры. И внезапно Мари подумала про себя, что ничто еще не потеряно. Фуке весь во власти любви, которую она зажгла в нем, и ей без труда удастся заставить его сделать все, что она ни пожелает.
И не спеша, грациозной походкой, она направилась прямо к нему.
— Полно вам, — милым голоском, будто раскаявшись, проговорила Мари. — Что же это мы с вами все ссоримся, когда, быть может, нам суждено многие годы жить в разлуке? Зачем оставлять дурные воспоминания? Мы ведь и сами вскорости очень горько пожалеем об этом!
— Это ваша вина, Мари, — все еще дуясь, проворчал он. — Зачем вы заговорили о Дюпарке? Ну что нам с вами до этого Дюпарке?
— Как сказать… Вы ведь говорили, будто любите меня, не так ли? А разве влюбленный мужчина может отказать любимой женщине в какой-нибудь просьбе?
— Ах, Мари! Если речь идет о каком-нибудь капризе, с какой радостью я бы его исполнил! Но, боюсь, здесь совсем другое дело. Сдается мне, в этой вашей прихоти слишком уж громко говорит ваше сердце!
— Вы правы, сударь! — призналась она. — Защищая Дюпарке, я подчиняюсь велению своего сердца!
Он вздрогнул, словно от удара, весь во власти мучительной ревности — такое впечатление, будто кровь разом отхлынула от лица.
— Я все думаю, — нежным голоском проворковала она, — могу ли довериться вам?
Он почувствовал укол в самое сердце. С трудом совладав с собою, он ответил:
— Разумеется, Мари! Разве не нашли вы во мне самого преданнейшего из друзей, на которого вы всегда можете рассчитывать? Разве не случалось уж мне доказывать вам свою нежнейшую привязанность?
— Конечно, сударь. Но есть вещи, в которых женщине очень трудно признаться.
— Признайтесь же, Мари! Расскажите мне все! Не заставляйте меня мучиться неизвестностью… Пусть даже вы и причините мне боль, я все равно хотел бы узнать вашу тайну…
— Я не собираюсь причинять вам боли, — все так же нежно заверила его она. — Но воспоминания о прошлом, которое так сильно отличалось от настоящего, заставляют меня испытывать смущение, если не сказать, стыд! Вы ведь привыкли видеть во мне мадам де Сент-Андре. Мадам де Сент-Андре, и никого другого. Но вы забыли, кем я была прежде, хоть и напоминаете мне порой о моем низком происхождении…
— Какое значение имеет теперь ваше происхождение? Вы стали другой, вы быстро обучились всему и вполне соответствуете вашему нынешнему высокому положению в обществе.