Марина

Драбкина Алла Вениаминовна

Ни о каких разговорах при такой бешеной ходьбе не может быть и речи.

Минут двадцать ходу — и мы на Охтинском мосту. Потом на правом берегу.

Немного по берегу и, оглянувшись по сторонам, ныряем вниз, к Неве. По старым, проломившимся деревянным ступеням, где мы знаем каждую щель, каждый пролом.

Днем здесь бывает много народу, поздно вечером — никого, и поэтому мы уже года два считаем это место своим.

У старого, гнилого сарайчика давно уже валяется разбитый, расщепленный обрубок

бревна. Мы садимся на него и закуриваем.

Напротив горят синие окна комбината имени Кирова, их светящиеся отражения ломаются в воде. Стена сарая защищает нас от ветра.

Зачем нам это место? Почему мы так прилепились к нему и делаем в день несколько лишних километров, лишь бы покурить именно здесь? Не знаю.

Здесь пахнет той самой беспокойной травой, что обычно растет между железнодорожных рельсов на далеких станциях.

А может, и не травой это пахнет, а жирной гарью, летящей с паровозов? Мазутом? Знаю только, что этот запах обычно сопутствует путешествиям, и от одного запаха у меня какое–то волнение.

Это я придумала, чтоб в городе было «наше место».

О чем мы с Алькой там только не говорили, чего не выдумывали!

Охтинский мост, такой огромный и гудящий, будто по нему проходят сильные токи, тянул нас к себе, наверное, еще потому, что нам нравилось владеть им. Это был наш мост.

И потом… Он так похож на железнодорожный!

А этот травянистый скат к Неве!

Сколько нужно воображения, чтобы поверить, что в огромном городе есть никому не известное, неисследованное место, глухое и таинственное, существующее только для нас.

Скрипучие ступеньки, куст чахлой черемухи, бурьян и лопухи…

— Это же, черт побери… — неопределенно говорит Алька.

Очевидно, она чувствует то же самое, что и я.

— Здравствуйте, Мельпомена… Я вас сразу узнал.

— Здравствуйте…

— Я так и знал, что вы позвоните…

— Откуда?

— Догадался. А что это вы сегодня не такая нахальная, как вчера?

— А разве я вчера была нахальная?

— Не очень чтобы очень, но было немного… Может! вы сегодня расшифруете себя?

— Пожалуйста: ваша триста первая жертва…

— Ха–ха–ха…

— Что же вы вчера не звонили?

— Боялась надоесть… Или лишнего наговорить.

— Да, этого стоит опасаться… Я понимаю его слова так, что ему просто надоело со мной разговаривать. Скучно, наверное. А я так много болтаю.

— До свидания.

— Ну почему же до свидания? Скажи–ка лучше что–нибудь смешное, Мельпомена.

Когда мы идем в столовую (до чего же я воздушна, до чего же я едва касаюсь пола ногами), он попадается нам навстречу.

Остановился. И вдруг улыбнулся радостно, сам, наверное, не ожидал, что улыбнется.

— Привет машиносчетной…

Никогда не обращал на нас внимания, никогда не замечал, а тут вдруг…

— Привет! — хрипло отвечаю я. Только я одна и ответила с перепугу.

А он совсем уже засмеялся. И вдруг побежал вприпрыжку, через две ступеньки — благо ноги длинные, как у аиста.

— Ну, теперь не упусти, — шепнула мне Лиля.

А Светка посмотрела так… Когда мне раньше говорили, что женщины понимают друг друга с полувзгляда, я не верила.

Может быть потому, что до этой минуты не было во мне ничего такого уж особенно женского, а тут вдруг я поняла, что мы со Светкой враги. И что Лилины наскоки на нее не так уж несправедливы. И еще я заметила, что у нее низкий лоб, узкие глазки и узкий, сытый ротик, что и отметила со злорадством.

— Плевала я на это удовольствие, — сказала я.

Но мне, кажется, никто не поверил.

Весь июль он был в отпуске. И жизнь потеряла для меня всякий смысл. Он уехал, и город стал безлюдным.

Я только работала и спала. Не читала ничего, кроме стихов, не бродила по городу. Странное, неведомое мне раньше одиночество — он уехал. Он уехал! И какой смысл стараться быть красивой, какой смысл искать чего–то, когда все уже найдено и все — в нем!

И это все, что тебе было нужно, очкастая умница?

И это все.

На заводоуправлении вывесили объявление: «Всем, кто хочет хорошо отдохнуть…»

Хорошо отдохнуть хотят все. Едут на теплоходе вдоль по Неве. Туда и обратно.

А у нас — срочная работа. Опять.

Лиля подмигивает мне, и я выхожу со станции.

— Хочешь ехать?

— Не знаю.

— Что ты какая–то психованная стала — неужели и вправду влюбилась?

— Не знаю.

— Идиотка. Так вот знай — он тоже едет…

— Он же еще даже из отпуска не пришел?

— Пришел. Сенька сказал. Они дружат.

Я молчу. Это даже хуже, что я теперь знаю, что он тоже едет. Это еще хуже. Уже послезавтра надо ехать, а работы невпроворот — Валечка в отпуске, в выходной мы с Надькой должны работать.

— Не расстраивайся, все получится, — заверяет меня Лиля.

И опять жизнь приобретает запах и цвет. Пахнет жасмином и той горькой тревожной травой, что растет у Охтинского моста.

Все празднично–зеленое, и даже я, так мало бывая на улице, успела немного загореть.

Только немножко грустно, что все женщины, идущие навстречу, так удивительно красивы и мне не сравниться с ними.

Я не ною, когда меня оставляют сверхурочно. Я готова просидеть сегодня всю ночь, лишь бы быть свободной завтра.