Марс выбирает смерть
Шрифт:
Выбор Пламени — тема для Жнецов болезненная и крайне редко обсуждаемая. Ультимативность силы иногда совсем обескураживала: Проявитель, а впоследствии Жнец не в силах был сопротивляться внушаемым ему чувствам. Выбор был окончательным и, порою, совершенно безальтернативным. Когда это случалось, Проявитель не ел, не пил, страдал. Превращался в существо очень грустное и постоянно ходил за предметом своего обожания, робко выглядывая, порой, из совершенно неожиданных мест. Иногда это превращалось даже в болезнь преследования. Благо, позиция Церкви в волну второй колонизации совпадала с гражданской и Проявители отказы получали редко. Правительство знало, куда
Государство расклад устраивал, но вот когда Пламя должно было выбрать, никто не знал. Именно по этой причине большинство Проявителей, будучи загруженные работой по самое горло, предпочитали уходить в монахи и навсегда закрывали для себя этот вопрос.
Их называли «анпейта», «ласкающая душу» или «сияющая». Морган в свою очередь полагал, что хорошо бы называть таких женщин «сосуд», но кто же будет спорить с людьми в состоянии аффекта? Теперь он, как и остальные считал, что попасть под влияние выбора — окончательно сломать собственную волю. Морган не желал занимать рабское положение перед Пламенем и подчиняться его внушениям. Жнецы нового времени стремились избегать подобной ловушки, и в большинстве случаев у им это удавалось.
Казалось, Миллет ничего не слышала. Старуха провалилась в собственные мысли. А, может быть, воспоминания.
— Мелисса мечтала стать храмовницей. Они все время тренировались на заднем дворе. Там, у дуба. Он, конечно, поддавался… — тихо сказала Миллет, словно вынырнув из видений далеких лет. — Как у нее в резервации то узнали, так разозлились не на шутку. Сказали, либо посвящение, либо Жнец.
Голос у старушки дрогнул. Появилось ощущение, что еще немного, и она заплачет.
— Все бросила, — крупные слезы покатились по щекам Миллет, выбрав свои русла в морщинистых складках кожи, — Мечту, семью. Их и венчать-то никто не хотел. Насилу уговорили кого-то из священников. Кажется, дядю…
Морган чувствовал, как у него немеют конечности. Хотелось немедленно все прекратить. Этот затянувшийся визит, эти слезы и то, что он должен был, но совсем не хотел слушать. Вид убитой горем женщины вселял панику. Только сейчас он заметил, что сквозь аромат сдобы проникал залежалый запах вязаных тряпок и замшелой плесени. Так пахла старость.
— Мой мальчик все для нее делал. Хотел возместить то, что она потеряла. А Лиса хотела совсем другого, — тяжело вздохнула Миллет, — Просила, чтобы ушел с жатв. Не нужны ей были деньги. Шибко уж боялась за будущего сына. Знала, что если Пламя ее выбрало, значит, обязательно родится Жнец.
— А он что?
— А что он? Ничего... Как с гуся вода. Даже когда она умоляла его переехать.
— Переехать куда?
— В «Пентреф».
Морган вздрогнул. Жнец вдруг понял, что добротный кусок жизни воспитанника просто прошел мимо него. Кроэн, тот самый Жнец, от которого отступило Пламя и за которого Хамфрид так переживал, был не просто случайным знакомым. Он оказался другом, который находился рядом в самый тяжелый период его жизни. Кроэн, не Морган. Горькая обида оттого, что Хамфрид ему не доверял смешалась с колким чувством вины.
— Кроэн был его другом? — спросил очевидное бывший наставник.
— Очень близким... Он-то и помог ему тех перевертышей вычислить…
— Перевертышей? — не слыша себя, переспросил Морган.
— Она ему говорила… уйди ты с жатв…— не ответив на вопрос продолжила Миллет и снова начала ронять слезы, — я не знаю, как они ее выманили. Те три дня были как в аду. Потом эта запись… Они хотели, чтобы он видел все, что с ней делали. Два месяца он ходил как призрак. А однажды вернулся среди ночи. Пьяный сильно... Весь в крови. Не только черной… И этот взгляд… Я думала, что он сошел с ума. Мой мальчик тогда поднялся в комнату, разнес все в дребезги да уснул. А на утро будто и не было ничего. Я и боялась спрашивать… Мы просто жили.
До Моргана произносимые слова доносились сквозь глухую пелену вакуума. Это была последняя капля. Вдруг он вскочил, решив быстро сделать то зачем пришел и просто уйти.
В этот день ответ нашел его сам. Морган уже знал, чего от него хотел Хамфрид. Безделушка в виде оранжевого полулуния робко хрустнула под давлением сжатых пальцев.
— Она похоронена там же?
— Да… Тебя проводить?
Конечно, Морган хотел бы пойти один. И мог найти для этого любой предлог. Он прекрасно знал окружающую местность и помнил, где растет дуб. К тому же, стремился скрыться от нарастающей в воздухе жгучей печали. Общество старухи уже давно начало тяготить.
— Проводите, — коротко ответил наемник.
Задний двор оказался гораздо больше, чем рисовали его смазанные воспоминания. Ставшее отчего-то ярким солнце заливало окружающее своей желтизной. От этого бледные листья напитывались не своей, обманчивой цветастостью. Рассекая затоптанную траву, небольшая тропинка стрелой уходила прямо к основанию раскидистого дерева. Порой, она терялась среди сломанных стеблей и травяных залысин выцветшего газона.
Подул резкий ветер. Суетливый вихрь сорванных листьев обрушился на две фигуры, медленно идущие рядом. Невысокая сухонькая женщина опиралась на руку своего спутника. Миллет Диффар не могла идти быстро. Больное бедро вновь начало беспокоить.
— Вас должно утешать то, что ваш сын сейчас на Олимпе, — отчего-то сказал Морган, повинуясь острому желанию разогнать сгущающуюся в воздухе грусть.
— На Олимпе? — женщина удивленно подняла заплаканные глаза.
— Эм... ну да. Он прибыл с прыгунами из будущего, — сказал Морган, осознав, что сейчас совершает большую ошибку, — Мы встречались с ним несколько месяцев назад.
— Встречались? Он мне ничего об этом не говорил.
— Такого не может быть, — Жнец почему-то продолжил отвечать, хотя знал, что нужно остановиться. — Хамфрид сказал, что вы узнали об этом первая.
— Ты что-то путаешь, Жнец. Не рви мне душу.
Нахмурившись, Морган предпочел промолчать. Воспаленное сознание старой женщины могло ее подвести. Впрочем, как и память. А, может, прыгуны что-то напортачили. По логике вещей, Хамфрида не должно оказаться в будущем, умри он в настоящем. Морган сделал вывод, что не сможет этого проверить до тех пор, пока сам не окажется на горе.
За долгих тринадцать лет дерево стало неимоверно высоким. Ствол налился и приобрел грузную массивность. Огромная дрожащая лиственная шапка походила на рой суетливых, беспокойных пчел. Корявые лапы ветвей нависали над двумя могилами. Одна, с совсем свежей землей и черным безликим крестом находилась совсем рядом с другой — аккуратным холмиком, поросшим травой и цветами. За ней хорошо ухаживали. Прямо под объемной голографией и длинным резным крестом росли небольшие оранжевые розы. Невесомая красноватая дымка окаймляла кончики бархатных лепестков.