Мастер убийств
Шрифт:
Жаклин обвила рукой его талию. Юсеф привлек женщину к себе и поцеловал в лоб.
— Я бы хотела, чтобы ты не заставлял меня этого делать.
— Это займет у тебя всего несколько дней. А когда ты вернешься, мы снова будем вместе.
— Мне бы хотелось в это верить, но не получается.
Юсеф снова ее поцеловал и посмотрел в глаза.
— Я бы не стал этого говорить, если бы так не думал. Иди спать. Отдохни хоть немного.
Она пошла в спальню. Включать свет она не стала, так как ей не хотелось видеть окружавшее убожество. Подцепив застилавшее матрас одеяло, она поднесла его край к лицу и понюхала. Постельное белье было свежее. При всем
Потом она услышала тихий голос Юсефа, говорившего с кем-то по телефону, но разобрать, о чем он говорил, не смогла. Но ей, признаться, было на это наплевать. Перед тем, как она забылась беспокойным сном, ей пришла в голову мысль, что Юсефу, ее палестинскому любовнику, жить осталось не так уж много.
Ишервуд приоткрыл на несколько дюймов дверь своей квартиры в Онслоу-Гарденс и глянул через цепочку на Габриеля.
— Ты имеешь представление, который час? — сказал он. Потом, сняв цепочку, добавил: — Входи скорее, если не хочешь, чтобы мы оба заболели пневмонией.
Ишервуд был в пижаме из тонкого хлопка, кожаных домашних туфлях и шелковом халате. Проводив Габриеля в гостиную, он скрылся на кухне. Через несколько минут он вышел оттуда и принес кофейник и две кружки.
— Надеюсь, ты пьешь черный кофе? Боюсь, молоко, которое стоит в холодильнике, было куплено еще во времена правительства Тэтчер.
— Черный подойдет как нельзя лучше.
— Итак, Габриель, любовь моя, что привело тебя сюда в... — Тут он сделал паузу, посмотрел на часы и поморщился. — О Господи! В два сорок пять утра?..
— Похоже, ты теряешь Доминик...
— Я догадался об этом, как только Ари Шамрон вплыл в мою галерею подобно облаку отравляющего газа. Ну и куда она отсюда отправится? В Ливан? В Ливию? В Иран? Как, кстати сказать, ее настоящее имя?
Габриель медленно, маленькими глотками пил кофе и молчал.
— Ужас как не хочется, чтобы она уходила. Эта девушка... хм... настоящий ангел. Да и секретаршей стала неплохой — как только разобралась, что к чему.
— Боюсь, назад она не вернется.
— Секретарши ко мне обычно не возвращаются. Что-то во мне есть такое, что отпугивает женщин. И так было всегда.
— Я слышал, что переговоры относительно продажи твоей галереи Оливеру Димблби находятся в финальной стадии?
— Какие могут быть переговоры, когда человек вынужден соглашаться со всем, что ему предлагают?
— Не делай этого. Не продавай галерею.
— И ты еще смеешь давать мне наставления? Я не был бы в таком отчаянном положении, если бы не ты и твой друг герр Хеллер.
— Операция может закончиться раньше, чем мы ожидали.
— И что же?
— А то, что я снова смогу работать над твоим Вичеллио.
— Сомневаюсь, что тебе даже при всем желании удастся уложиться в отпущенные мне судьбой ничтожные сроки. Нынче я официально объявлен банкротом, по причине чего и веду, как ты изволил выразиться, переговоры
— Оливер Димблби — ничтожество. Он погубит твою галерею.
— Честно говоря, Габриель, я устал от разговоров на эту тему. До такой степени, что мне и на галерею стало наплевать. Знаешь что? Мне сейчас для подкрепления сил требуется нечто более крепкое, чем кофе. Ты как на это смотришь?
Габриель отрицательно покачал головой. Ишервуд же прошел к бару и плеснул себе в стакан примерно на дюйм джина.
— Что у тебя в рюкзаке? — осведомился он.
— Страховой полис.
— И на какой случай?
— На случай, если мне не удастся закончить работу над Вичеллио к сроку. — Габриель протянул рюкзак Ишервуду. — Открой.
Ишервуд отставил стакан с джином и расстегнул на рюкзаке «молнию».
— Боже мой, Габриель! Сколько же здесь денег?
— Сто тысяч фунтов.
— Я не могу взять твои деньги.
— Это не мои деньги. Это деньги Шамрона, которые ему передал Бенджамин Стоун.
— Бенджамин Стоун?
— Да, сам Бенджамин Стоун — великий и ужасный.
— Не понимаю, какого черта ты разгуливаешь с сотней тысяч фунтов, принадлежащих Бенджамину Стоуну.
— А тебе и не надо ничего понимать. Бери их — и не задавай лишних вопросов.
— Если эти деньги и в самом деле принадлежат Бенджамину Стоуну, то я, пожалуй, их возьму. — Ишервуд отсалютовал Габриелю своим стаканом. — Твое здоровье! Мне очень жаль, что в последнее время я думал о тебе не лучшим образом.
— И поделом мне. Я не должен был уезжать из Корнуолла.
— Все прощено и забыто. — Ишервуд уставился в свой стакан и разглядывал его содержимое не менее минуты. — И где она сейчас? Уехала из страны навсегда?
— Операция вступила в свою завершающую фазу.
— Эта славная девушка не будет по твоей милости подвергаться опасности?
— Надеюсь, нет.
— Я тоже. А еще я надеюсь, что у тебя с ней все сладится.
— О чем это ты толкуешь?
— А вот о чем. Я в этом проклятущем бизнесе почти сорок лет, и за все эти годы никому не удалось продать мне подделку. Димблби не раз на этом обжигался. Даже великий Жиль Питтави приобрел одну или две фальшивки. Короче, все на этом погорели. Но только не я. У меня, видишь ли, в этом смысле особый дар. Я, возможно, плохой бизнесмен, но мне всегда удавалось отличить подделку от подлинника.
— Надеюсь, ты уже добрался до сути того, что хотел мне сообщить?
— Да, добрался. Эта девушка, Габриель, — подлинник. Она чистое золото, и тебе, возможно, больше не представится случая такую встретить. Держись ее, Габриель, — вот что я тебе скажу. Поскольку если ты ее упустишь, то совершишь самую большую ошибку в своей жизни.
Часть третья
Реставрация
Глава 35
До Катастрофы Дауд эль-Хоурани жил в Верхней Галилее. Он был «муктар» — староста, и считался самым состоятельным человеком в деревне. У него имелось собственное стадо — несколько голов крупного рогатого скота, много коз и большая отара овец. Кроме того, он владел участком земли, где росли лимонные, апельсиновые и оливковые деревья. Когда плоды созревали, он и другие деревенские старейшины, собрав общину, объявляли, что настало время сбора урожая. Дауд и его семья жили в белом доме, где на прохладном полу из обожженной глины лежали красивые ковры и подушки. Жена родила Дауду пять дочерей и единственного сына — Махмуда.