Мать Сумерек
Шрифт:
— Потерять столько крови, Гистасп, — нашептывала женщина. — Как же так?
Отодрала широкий лоскут плаща, тоже поддев край ножом, перевязала рану. Гистасп сквозь мрак простонал, но больше не реагировал.
— Шатер еще не готов?! — спросила Бану тоном, от которого сопровождающие вздрогнули. Что-то тревожное чувствовалось не только в угрозе жизни генерала.
— Еще немного, тану, — отозвался Ри, который собственноручно, скинув плащ и закатав рукава, суетился вокруг убежищ.
— Мои вещи и ложе киньте в его шатре.
— Как прикажете.
Когда, наконец, Гистаспа устроили в шатре и уложили на бедро влажную повязку, вымоченную
Ребята занялись сбором хворостин и дров, разожгли костер: открывшуюся рану Гистаспа надо было срочно промыть и, раз уж под рукой не было никаких лекарственных средств, прижечь. Другие занимались лошадьми, расставляли дозорных вокруг лагеря. Бану подошла к ребятам вокруг костра вплотную и склонилась над одним:
— Долго еще? Нужна горячая вода.
— Сейчас, совсем немного, — сбивчиво заметил солдат.
— Поверьте, — осторожно сказал еще один с интонацией, будто говорил «позвольте», — командующий Гистасп и для нас важен.
Тану покосилась на бойца заинтересованно и немного надменно. Распрямилась.
— В таком случае, буду ждать в шатре. Любые новости сообщать немедленно.
— Слушаемся!
— Вал, — приказала тану, и тот шагнул вслед, зная, что его ждет.
Бансабира ничего не говорила. Подошла к сундуку с отборным оружием, которое успела разложить на одном из прошлых биваков. Достала клинок, подняла на уровень глаз и медленно потянула из ножен, будто осматривая качество стали.
— Значит, Гистасп, говоришь, давно мучается коленом? — неторопливо спросила она и молниеносно развернулась с вытянутой рукой. Клинок сверкнул в отблеске свечи на столе.
Вал успел представить всю свою жизнь за одно мгновение: игры с братом и сестрой, материнские объятия, рыбалку с отцом. Первую крупную драку с сыном отцовского приятеля — соседского рыбака. Первую любовь — худую рыжую девицу с густой копной и налитой пышной грудью. Первую невыносимую боль — когда началась Война Розы и Бирюзы и вырезали всю семью. Он тогда успел только схватить визжащую сестру за руку и рвануть, куда глаза глядят. Первых друзей — в военной академии Яввузов. Первый удар от наставника, первый поклон перед таном Сабиром, первая присяга, данная без выбора поступить иначе, Бойня. Первый поклон его венценосной дочери, юной, надменной, гордой.
Простой.
Бану маралась вместе с ними о всякую грязь и частенько рисковала наравне, а то и больше. Вон, тогда они отрядом в четверть сотни растерзали в клочья союз Алых и Оранжевых: танша здорово удумала напасть на рассвете. Вон, она решила разделить войска врага, и, воспользовавшись глупостью, разбила наголову. А еще был случай, когда умер Энку, горестно было: они подружились еще в военной академии, сразу и навсегда. Хоронить его было тяжело. А вот в памяти всплыл вечер, когда танша впервые напилась. Потом, когда Раду сообщил, что она беременна… Когда она велела, чтобы он, Вал, взял на себя подбор личной охраны. А вон той ночью он вмазал Юдейру. Здорово получилось!
Бану заметила его и приблизила, и сказала, как-то, что вся охрана держится на нем, хотя этого и не видит никто. Вон той осенью была осада, которую они пережили все вместе. Были пьянки и путешествия. И танша никогда не возражала, если её бойцы гуляли до рассвета до дрожи в земле, и не позволяла никому и ничего, если требовали обстоятельства. Она была как старшая сестра, которая кинулась на выручку Серта, когда он подставился. И она — недостижимый сюзерен, которому он присягнул в день смерти Сабира с готовностью стократ большей, чем в первый раз.
У него осталась младшая сестра. Когда Бансабира узнала об этом, велела найти для девочки место в прислуге чертога и обходиться с ней хорошо. Со временем, с окончанием Бойни, Вал получил солидный куш, который позволил у самых стен чертога купить для сестры маленький домик, где он навещал её четырежды в неделю, и где её, по указу Вала, ежедневно охраняли солдаты. Полно ведь всяких выродков, мало ли что…
Бансабира стала для него человеком, в котором он не сомневался. Действительно, вдруг осознал Вал. С тех пор, как она посвятила его в тайны разведки, как открыла истинное положение вещей и состояние Юдейра, Вал не сомневался в ней ни дня — уже не только как в полководце, но как в госпоже. Если будет безвыходная ситуация, не они будут защищать её, но она — их.
В обмен на эту негласную клятву Вал дал себе слово костьми лечь, но беречь госпожу. Будучи посвященным во многие, но наверняка не все тайны, Вал прекрасно знал, сколько ей приходится работать. Есть много всего такого, о чем ей лучше не знать, попросту не тревожиться, решил тогда боец. Он сможет все уладить сам.
Так он думал. И теперь попался на бессовестной лжи. Он и раньше лгал, но до тех пор, пока ложь его касалась чего-то несущественного, Бансабира спокойно позволяла ему. Видела, что обманута, но лишь улыбалась и оставляла слово за ним. Сейчас места для слов не нашлось. Что ж, не самый плохой вариант умереть от её руки.
Вал улыбнулся и закрыл глаза.
Ледяная сталь коснулся шеи и… ничего.
Ладно, помучить его перед смертью — в её власти. Он не станет сопротивляться.
Вал поглубже вздохнул напоследок, сглотнул и чуть вытянул шею, будто от этого резать легче.
Ничего не происходило, и от напряженности момента дыхание Вала стало сбиваться. Самые невыносимо долгие минуты жизни всегда последние.
Внезапно шею перестало обжигать леденящее прикосновение меча. Он успел открыть глаза — а потом оглох.
Не по-женски твердый кулак прилетел в щеку с замаха.
Вал вытаращился на Бану, с трудом удерживаясь на ногах. В голове зазвенело почти также, как если бы танша врезала в ухо.
— Го… Госпож…
Бансабира поймала качающегося Вала за грудки и ударила снова. Встряхнула обеими руками и зашипела в лицо:
— Твою мать, Вал! Твою мать!
Сущность претензии никак не шла с языка: эмоции захлестывали грозную таншу так, что не удавалось внятно изложить мысль.
— Вал, — сквозь зубы тихо зарычала танша, чтобы весь лагерь не стал свидетелем срыва. — Если ты мне лжешь, неважно почему, я не должна об этом знать! — снова ударила. Вал не протестовал и позволял госпоже его лупить. — Тем более, — ударила, и у Вала на месте будущего синяка проступила кровь, — никогда, — ударила, — никому, — ударила, — не позволяй разоблачать себя на глазах у всех! — ударила опять и опять поймала за грудки. Лицо Вала побагровело в нескольких местах, но он терпел и старался смотреть на госпожу прямо. Насколько мог. — Неужели ты не понимаешь, дурень, — со слезами в голосе зашептала Бансабира, — что если я обнаруживаю твое вранье при всех, это вынуждает меня и наказывать при всех! Гистасп — один из моих генералов. Неспособность защитить его жизнь или здоровье приравнивается к измене даже для него самого! Особенно сейчас, когда из четырех генералов у меня под рукой — всего три! Как ты думаешь, что мне следовало бы сделать, поймай я на укрывательстве правды о ранении генерала кого другого?