Мать Сумерек
Шрифт:
Джайя закусила губу, чтобы прийти в чувство и не заорать на заносчивую таншу. Мотнула головой, веля капитану охраны отойти в сторону и подошла к танше вплотную, скользнув мимо Раду, чтобы смотреть глаза в глаза.
— Клянусь, Бансабира, клянусь душой моей покойной матери, настанет день, когда я укорочу тебя на голову, — заверила Джайя.
Бану ни капельки не изменилась в лице, лишь уголки губ чуть заметно вздрогнули в небрежной усмешке:
— Не обольщайтесь, раманин. У вас никогда не будет такой власти.
От бессилия и злобы Джайя выругалась — только мысленно. Вздернула
— Думаю, — раздался под каменными сводами высокий женский голос, — мне будет, что рассказать раману Тахивран, — пообещала раманин.
Бансабира даже не посмотрела в сторону уходящей.
Она терпеливо дождалась, когда плотно закроется высокая дубовая дверь, когда раздастся окрик «Стража!», брошенный столичным гвардейцам, а потом в миг помрачнела. Итак, решающий ход сделан: камень брошен, и вода в озере Яса еще совсем нескоро вернется к спокойствию.
А раз так, пора обрастать союзами.
Бансабира вздернула бровь, пригубила горячего чая, откинувшись в танском кресле. Родственники начали задавать вопросы. Бану кивнула Гистаспу отвечать на них и задумалась.
Глава 4
— Ну, вот мы и прибыли, — сообщил Гленн, помогая спутнику подняться на ноги и сойти на берег.
— Где мы? — путник, едва переставляя ноги, попытался осмотреться, но голова сильно кружилась от утомительности длинного пути, и картины перед глазами складывались смазанные. Тем не менее, ничего вокруг не было знакомо, а Гленн всю дорогу был не склонен поддерживать разговор.
— Может, теперь ты наконец скажешь хоть что-нибудь?! — озлобился путник, взирая на друида.
— Может, и скажу, — невнятно пробормотал Гленн. Он от путешествия устал не меньше, учитывая, что пришлось дать огромный крюк через Орс и двигаться преимущественно ночью. С пропитанием было крайне трудно, а друиду приходилось почти все время поддерживать чары, чтобы как-то обезопасить продвижение. Не говоря о том, что спутник денно и нощно ныл о жене и детях, чем окончательно довел жреца до решения уступить, повернуть на границе с Орсом назад и заехать в Мэинтар, чтобы мужчина мог «хотя бы проститься».
Похоже, Шиада знала или подозревала что-то, раз настаивала, чтобы Гленн напрямик увозил родича из страны, но тот упрямился, и, когда оказался в родном доме, сокрытый чарами жреца и темнотой ночи, онемел от ужаса. Его жена и его дети, которых он больше не мог видеть, лежали на семейном кладбище герцогов Стансоров, недалеко от места, где была захоронена Мэррит Стансор, урожденная Сирин, сестра Неллы.
На могилах было прибрано и цветно — летом тут пестрели цветы, посаженные заботливой рукой погрязшей в печали Элайны.
Гленну стоило немалых сил, чтобы удерживать плащ и дольше, но они провели на этом кладбище почти день, чтобы Растаг мог окончательно убедиться, что пока он оборонял для брата крепость на границе со скахирами, тот не уберёг нечто столь ценное.
На кладбище Стансоров сами Стансоры заглядывали нечасто, а остальные — и того реже, поэтому тут Гленн мог перевести дух. Утром, которое путники встретили там, пришла Элайна с цветами, пропев часть заупокойных молитв. Гленн и Растаг стояли за могильной плитой Мэррит Стансор, наблюдая с расстояния, незримые для других. Прежде теневой плащ сокрытия почти не давался Гленну, но в странствии с кузеном пришлось освоить это сложное заклятие.
Когда Элайна дочитала молебн, Растаг вздрогнул. Сколько раз интересно, невестка приходила сюда вот так и молилась? Как давно не стало его семьи? Почему за полгода в чужой крепости ему ничего не сказали? Отчего они умерли?
Растаг сглотнул, посмотрел на Гленна и тихо сказал: «Пойдем».
Больше Стансор ничего не спрашивал у друида до самого Летнего моря, а тот не стремился проявлять инициативу, даже если и начал со временем опасаться за душевное спокойствие родича.
— Гленн, — приветствовала одна из жриц, приближаясь к лодке. Тут же спохватилась, — сиятельно твое утро.
— Богиня в каждом из нас, Эльма. Храмовница у себя?
Упомянутая Эльма пожала плечами: за перемещениями Первой среди жриц она явно не следит.
— Ладно, пойду гляну. Идем, — позвал он спутника.
— Убереги Иллана, — шепнула жрица.
— Пусть, — отозвался друид, уходя.
Было непривычно застать мать за молитвой в собственном доме. И вообще — за молитвой, вдруг подумал Гленн. После побоищ в Иландаре любое обращение к вере воспринималось как нечто особенно чистое и как никогда далекое, недостижимое обычным людям. Если когда-нибудь он сможет понять, как управлять Завесой, может, и впрямь поймет, насколько недостижимы Сирин из Ангората для других людей?
Странно сейчас поймать себя на такой мысли, заходя вглубь гостиной в доме храмовницы. Как если бы он сам на время потерял веру. Может, просто устал?
Старшая жрица, которая прислуживала сегодня храмовнице, сообщила, что Первая меж жриц уединилась в покое у алтаря и приступила к молитве недавно, так что наверняка нескоро закончит. Гленн попросил женщину немного помочь им: подать воды, и если можно — снеди. Жрица вскоре появилась с подносом с блюдом лепешек и высоким глиняным кувшином молока. Гленн помог ей расставить все на столе и пригласил присесть с ними. Было бы весьма невежливо, застань её тут храмовница, но жрец пообещал взять ответственность на себя.
Когда все расположились за столом, спутник Гленна спросил, что происходит, но тот лишь приложил палец к губам и пододвинул мужчине блюдо с лепешками. В голове гостя раздался будто его собственный, но явно жреческий голос:
«Если храмовница в молитве, мы не говорим вслух. Поешь пока».
— Да плевать я хо…! — озлобился гость, и вдруг будто переломленный пополам схватился за живот, затих. Гленн уставился на жрицу, женщина — на него, и никто не понимал, что случилось.
— Как невежливо, — едва слышно протянул Артмаэль, входя в гостиную. Он предусмотрительно разулся, как делал всегда, когда вступал в приемную комнату храмовницы. Многие, включая Шиаду в свое время, переняли эту привычку. Как в любом стоящем храме стоит снимать обувь, так и здесь лучше поступать подобным образом, настаивал Артмаэль.