Матросы
Шрифт:
— Ждет? — Кислов удивился. Он чувствовал свое бессилие перед бараниной с луком и легким вином.
— Жена-то моя на радиоточке. Позывные «Суховей»! — весело воскликнул Талалай. — Мимо моего второго отделения проезжали, ну оттуда дежурный и проинформировал. Мы в Сечевой степи живем. От предков унаследовали отличную сторожевую связь.
— Ну если уж дело коснулось предков, придется принимать приглашение, — согласился Кислов. — А то обвинят меня, иногороднего, в нарушении старинных казачьих традиций. Пошли! Ведите нас к жареной баранине.
Архипенко впервые попал в совхоз и теперь с интересом рассматривал одноэтажные домики с палисадниками и заборчиками, участки городской планировки
— Почему сельсовету в кирпиче отказал? — спросил Кислов, узнав о том, что кирпичный завод совхоза работает без перебоев.
— Хотели получить бесплатно. Не могу… Есть расчетный счет — прошу. Материалы можем на своем транспорте доставить. Цена по таксе.
Жена Талалая встретила гостей у накрытого стола.
— Ребята уже пообедали? — спросил Талалай жену.
— Пообедали.
— Три сорванца у меня. Будущие ударники полей. Мальчишки. Она сама всех воспитала. Ни нянек, ни работниц принципиально не держим.
— Не кичись, эксплуататор, — остановила его жена. — Открой-ка лучше вино.
Талалай откупорил бутылку «Мысхако». На стене фотография — «Память Московского Краснознаменного военного училища связи». Хорошенькая стройная девушка в гимнастерке, в пилотке, коротко острижена. Это хозяйка дома. Теперь пополнела немного, отрастила косы.
Кислов чокнулся со всеми бокалом, выпил до дна. Слушал словоохотливого хозяина. О нем говорили: «Опять вылезает на первый план, не сидится ему, не лежится! Такой бы термометр подальше от нас. Чуть что, начинают нам мерять температуру товарищем Талалаем».
После Приютного чувство горечи не проходило. Не помогли красивые виды совхоза, порядок «талалаевский». «Что же, мастак! А я-то тут при чем? Есть я или меня нет — все равно Талалай работал, работает и будет работать. Больше того, я мешал ему. То транспорт от него требовал, то кирпич и черепицу, то комбайны, когда перезревали колхозные хлеба».
— Рабочей силой мы обеспечены по самое некуда. — Талалай провел пальцем по горлу. — Даю людям заработать… Зимой? А что зимой? Полевики прессуют камыш для стеноблоков, обжигают черепицу, да мало ли чего еще в хозяйстве!.. Каждому — жилье. Семейным — комнаты, молодежи — общежитие. Кто хочет свой домик, не обвиняем в индивидуализме. Помогаем по-земному, сугубо конкретно. Если он построится, куда его отсюда потянет? Да и зачем? Зарабатывают у меня по способности, получают по потребности…
— Подошли к коммунизму, — Архипенко многозначительно взглянул на Кислова.
Тот ел баранину, и, надо сказать, с аппетитом.
— На последнем бюро прибеднялся, — упрекнул он. — Клянчил цементу, даже шиферу, а у самого черепичный.
— Товарищ Кислов, я не прибеднялся! — воскликнул Талалай. — Есть заботы от бедности, а есть заботы от богатства.
«Вот этот не заунывный, — думал Архипенко, не отставая за едой от своего старшего спутника, — оптимист. Возможно, и в самом деле таков, а может, прикидывается. Ему что? Касса государственная. Дебет-кредит в ажуре. Не хватает чего — дадут. Совхоз! Равносилен заводу или крейсеру. Без горючего не оставят, и зарплата в синем конверте».
— На людях у него все легко, — сказала жена, — а вы спросите, когда у нас свет гаснет. Иногда до утра сидит планирует, рассчитывает.
— Как же не планировать? — Талалай разгрызал молодые бараньи косточки. — Урожайность поднимай, пуд зерна удешевляй, запчасти доставай, технику сохраняй, народ оберегай. Видишь, сколько «ай» да «яй»? Культурный быт разве только лозунг? Нет. Если у меня нужный человек уйдет, ночь не сплю: как же это я проглядел? — Талалай придвинулся поближе к Кислову: — Дали вы мне тысячу гектаров залоги, мало! Мне бы еще земли тысяч десять… Я бы разве такое кадило раздул!
— Где же столько земли найти?
— Прирезать окружающие массивы, — в черных, быстрых глазах Талалая вспыхнули алчные огоньки.
— Как же так? Ей-ей, не понимаю, — сказал Кислов. — Другие от земли открещиваются, а ты просишь? Чего же ты с ней делать будешь? Кредитов сразу потребуешь, машин?
Кислов принялся размешивать сахар в стакане чаю, будто бы сосредоточенно разглядывая, как суматошно носятся встревоженные чаинки.
Талалай встал, засунул руки в карманы галифе.
— Кредиты? Да. Чтобы обернуться. А машины — нет! С этой же техникой освою еще десять тысяч гектаров!
— Чудеса, ей-ей чудеса. — Кислов, не скрывая одобрения и заинтересованности, рассматривал директора совхоза. — Следовательно, из одной механической силы сумеете две выжать?
— Умеючи! — Талалай поднял указательный палец, повторил: — Только умеючи! — Он откинул волосы, упавшие на лоб, и зашагал от окна к окну, твердо ставя ногу, будто испытывая прочность половиц. — Мы обожрались техникой. Мы поразительно безжалостны к машинам. Ломаем их, ремонтируем из рук вон плохо, кувалдой, храпим безобразно. Я был в Ейске, на станкостроительном, экскурсировал после курорта. Там все оборудование под красочку, любо посмотреть, чистота, цветы; гайки ржавой нигде не увидишь. А тоже был хаос. Взялись и сделали, товарищ Кислов. Рабочие теперь морду побьют за брошенный на пол окурок! Коэффициент использования машин в нашем земледелии ничтожен. Комбайн работает десять дней, я потом его раскулачивают, сдирают с него шины для грузотранспорта. Вот Архипенко догадался использовать стогометатели как краны на постройке общежития. Ему деликатно хвоста накрутили. — Архипенко кивнул головой, смущенно закурил от неожиданной похвалы такого резкого человека. — Мы научились выжимать сто потов с грузовиков, даем им жизни. Товарищ Кислов, но и грузовики-то наши наполовину разутые. В каждой артели, совхозе рядками, без баллонов стоят живые покойники. Пусть тут низы ни при чем. А все же кто должен это понимать, черт его задери! На кой шут выпускать машину, зная, что через полгода она станет на колодки? Индюшачьи гнезда монтируют в кузовах! Это независящие обстоятельства? Так, что ли, товарищ Кислов! А зависящие? Сколько их, бестолковых или просто-напросто негодных хозяйчиков? Был у нас известный Кирилл Иванович, директор МТС, не знаю, помните ли его, знамена получал, а технику гноил, сукин сын. Поглядел я на него, как он кавун ел. Аккуратно. Перочинный ножичек в чехольчике. Поел, вытер насухо, спрятал. С виду чистотел. Ему принадлежит идея использования комбайнов массами. Правда, не прошла идея… А как он комбайны, гнездовые сеялки хранил? Убить его мало. Когда начал продавать колхозам, одно списание. Планы, мол, выполнял, и ладно. А как выполнял?.. Не жалуюсь, не фискалю, не гляди на меня так укоризненно, женушка, все кипит во мне против подобных деятелей отечественного земледелия, через крышку пар бьет, не унять. Таких бы в лиманы, головой в тину, так нет, существуют, голосуют, клянутся бородой Маркса. Понимаете меня, товарищ Кислов?
— Понял, понял, — Кислов пододвинул стакан охолонувшего чая к хозяину дома, тепло сказал ему: — Наблюдаю за вами, как вы волнуетесь. Искренне переживаете. Значит, верите, если волнуетесь, если не равнодушны… Долго еще проживете, уверяю вас, ей-ей… А теперь попрощаемся с вами. Спасибо за угощение и за разговор. Придется еще кое-кого проведать. — Кислов обернулся к Петру, крутившему в руках шапку: — Поедем к сверкающим вершинам…
Последняя фраза явно предназначалась только Петру.