Матросы
Шрифт:
После отбоя Вадима вызвали в лазарет.
— Помогите мне перейти в каюту, — попросил Шульц.
— Может быть, в другое отделение? — Вадим догадался, в чем дело.
— Нет, нет, в каюту. Я не могу…
Курсант бредил. Ему вводили какой-то препарат. Доктор склонился возле него со шприцем. Распространились запахи, обычно сопутствующие ранам. Шульц страдал, ждал. Не выполнить его желание было бы бессердечно. Зато пришлось объясняться с командиром корабля.
— Итак, товарищ Соколов, как мы с вами прошлый раз и предвидели, Том Кинг не только постарел, но и вышел из строя, — Ступнин говорил без улыбки, сдержанно, и этот
— Да, товарищ: капитан первого ранга!
— Представьте его на месте…
Можно не заканчивать фразы. Мысль и так доведена до логического завершения. Старый сталевар, помнивший живого Гужона, и сын офицера-дроздовца подошли к одному и тому же рубежу. Главный механизм — сердце — не выдержал атаки времени.
Надо бережно подойти к Евгению Федоровичу Шульцу: на корабле он отец Вадима. Старший штурман до последнего рейда «Папаганги». А потом? Пусть штаб, отставка… Только не сейчас, а потом. А сейчас — успокоить его, дать надежде восторжествовать, пусть победит вера в будущее.
Шульц дремал на спине, протянув руки поверх одеяла. Он, оказывается, носил тельняшку; пояс был перекинут через спинку стула — старый, традиционный курсантский ремень, которому не изменяет настоящий морячина, до каких бы чинов ни подняла его фортуна.
Заранее предупрежденный дневальный, радиометрист, знал, как себя вести в штурманской каюте в случае полундры. Под руками телефон; двери, как и положено, без запоров; санитары всегда начеку.
— Я немного отдышусь и встану. — Шульц глазами пригласил садиться. — При такой нагрузке и металлу несдобровать. Вы уж там посмотрите…
— Не беспокойтесь, Евгений Федорович. Постарайтесь ни о чем не думать. Все будет в полном порядке.
— Стараться не думать — бесполезно. Мозг, все клетки работают сами по себе, что бы ни случилось.
Пожалуй, ему нелегко доставались слова, и свидание лучше сократить. Неумолчный гул и вибрации, тщетные потуги вентилятора победить спертый воздух намертво завинченной каюты, глухой шум воды, стремительно омывающей стальные борта, — вот что могла предложить в самый тяжелый момент романтическая профессия моряка.
Шульца опрокинуло навзничь под тугие посвисты двух встречных ветров. Ветры настигли и разворошили даже черные секретные папки, и… полетели бумажки. Физика и математика оказались могущественней самых великих флотоводцев и полководцев, дальнобойной артиллерии, убийственней всех ранее изобретенных ядов. Наука! Никогда еще она так беспощадно не обрушивала стены ею же воздвигнутых храмов. Кто-то должен был вырвать из рук природы страшный ящик, начиненный человеческими несчастьями, пресловутый ящик Пандоры. Кто-то свершит этот подвиг. Только не Шульц. Слишком слабы его уставшие мышцы. И он лучше многих знал свою участь и не предавался несбыточным грезам. Ему было вдвойне тяжело. Об этом доверительно и горячечно вышептывали его тонкие синие губы. Но вот в приотворенной дневальным металлической двери его возбужденные глаза заметили спокойного, как судьба, командира корабля.
— Евгений Федорович, что это вы надумали? Не ожидал от такого стойкого могикана… Лежите, лежите… Рапорт мною получен от лейтенанта…
Оставив их наедине, Вадим поднялся в рубку. Бесстрастно работал автопрокладчик. У стола в неизменной штурманской позе склонился адмирал-посредник. Возле него на карте пузырилась бутылка боржома, а за белыми ушами торчали дужки роговых очков. «Секстантом нельзя колоть сахар, — почему-то припомнилось Вадиму, — секстантом… сахар… сахар секстантом». Как кратеры, дышали горячим воздухом трубы, плескался под ветром, сникал под дыханием, источаемым чревом, бледно-голубой флаг.
Особо важные радиограммы поставлял на мостик сам начальник радиотехнической службы, похожий на малайца капитан-лейтенант, непревзойденный исполнитель экзотических романсов под гавайскую гитару. В кают-компании его называли Джонни. «У маленького Джонни смуглые ладони» — любимая его песенка.
Капитан-лейтенант, попав на ходовой, увидел командира, наблюдавшего в бинокль великолепные игрища дельфиньей стаи. Свободные, как волны, дельфины шли к Турции, отсюда видны черные с сединой горы пограничного вилайета.
— Разрешите доложить, товарищ капитан первого ранга! — Оливковая кисть руки с филигранной четкостью выполнила особый прием черноморского отдания чести.
Ступнин опустил бинокль и, поняв, в чем дело, взял заполненный радистом бланк, прочитал радиограмму, недоуменно пожал плечами:
— Вызывают лейтенанта Ганецкого срочно в Севастополь?
— Да. — Джонни и не пытался проникнуть в смысл полувопроса, заданного командиром, предоставляя ему полное право удивляться, решать и приказывать.
— Затребуйте вертолет. — Ступнин проводил глазами спину офицера, всегда отличавшегося сверхисполнительностью, и приказал связному вызвать командира второй башни.
Ничего не подозревавший Ганецкий, покручивая тонкий усик, размышлял над кое-какими извечными вопросами, назойливо осаждавшими его.
Он сидел на бухте пенькового каната. Отсюда почти полностью был виден ходовой мостик, реальный плацдарм самых древнейших мечтаний. И не тот мостик, куда в обязательном порядке допускается для дежурств любой желторотый птенец, а мостик, полностью подвластный тебе, где ты старший и все, даже командир соединения или адмирал из Москвы, — только гости. Ишь сколько туда слетелось литых погонов с «черными мухами», сколько золотым шелком расшитых козырьков!.. Что для них некто Ганецкий? Они и не заметят, хоть сто раз попадайся им на глаза. Примелькались такие букашки. Масса. Слово-то неприятное, сыпучее, выражает нечто безликое, расплывчатое, однообразное до тоски. Вот такие, с «черными мухами» на погонах, и купаются-то по иным правилам, без ограждений и дежурных шлюпок, вольно. В бухте Приюта они плавали наперегонки, в шутку топили друг друга, их поджидал катер, белый, как первый снег. Их появление взвинчивало массу, за два кабельтова яростно пели дудки, все подтягивались, руки по швам, тело в стойку; им это нравится, в душе каждый из них рад до смерти дудкам, выпученным глазам, рапортам и всей прочей суете вокруг их персон. Живут же люди! Если разобраться, что им завидовать? Схватили их за горло атомные бомбы, ракеты, кибернетика, которым отмашку не дашь…