Майский цветок
Шрифт:
Съ мола вс видли, что мачта сломалась: крикъ испуга вырвался изъ сотенъ глотокъ, когда «Цвтъ Мая» показался вновь, съ перебитымъ рангоутомъ, съ гладкою палубою, беззащитный передъ волнами. Теперь онъ погибъ безвозвратно. Мать и жена Ректора кричали, какъ безумныя, хотли броситься въ море, пойти, по крайней мр, до самыхъ переднихъ глыбъ, которыя возвышались среди пны, словно головы подводныхъ великановъ.
Всеобщее соболзнованіе, мягкое участіе, которое возбуждается въ толп несчастьемъ, окружало теперь этихъ двухъ обезумвшихъ. Никто уже не проклиналъ Ректора, вс забыли о его заразительной смлости и старались
Это ужасное положеніе продолжалось цлый часъ. Лодка не слушалась руля. Mope несло ее въ бшеномъ бг вдоль парапета. Случайно, она не наскочила ни на одинъ выступъ; волна приподняла ее, и она пронеслась, какъ стрла, мимо оконечности мола. Передъ Паскуало въ теченіе секунды промелькнули эти громадные камни, на которыхъ было столько дружескихъ лицъ! Какая мука! Быть тутъ, у нихъ на глазахъ, слышать ихъ голоса и умереть!
Нсколько секундъ спустя лодка была далеко. Она летла прямо къ Назарету, чтобы погибнуть тамъ въ песк, гд уже погребено столько другихъ судовъ.
Антоніо, оглушенный ударами волнъ, оживился передъ моломъ. Надежда на спасеніе озарила его мрачное отчаяніе. Нтъ, онъ не хочетъ умереть! Онъ будетъ бороться противъ моря и бури, пока хватитъ силы. Онъ не колебался между врной гибелью въ пескахъ черезъ полчаса и возможностью разбиться о молъ при послдней попытк спастись. А, впрочемъ, онъ былъ вдь лучшимъ пловцомъ въ Кабаньял…
На четверенькахъ, рискуя быть смытымъ волнами, онъ доползъ до пробитаго водою люка и спустился въ трюмъ.
Ректоръ смотрлъ на него съ презрніемъ. «Онъ не раскаивался боле въ томъ, что сдлалъ. Богъ добръ и избавилъ его отъ преступленія. Сейчасъ онъ погибнетъ вмст съ предателемъ: а что касается той, которая осталась на суш, ну чтожъ, пусть живетъ! Есть ли для нея худшее наказаніе, чмъ остаться въ живыхъ?.. Теперь онъ знаетъ, что въ жизни все – ложь. Единственная правда – смерть, которая приходитъ во время и которая ужъ не обманетъ».
Въ то время, какъ эти мысли быстро и смутно проносились въ его голов, какъ будто близость смерти обострила его умъ, онъ увидлъ Антоніо снова на палуб и вскрикнулъ отъ изумленія: у брата въ рук былъ спасательный поясъ, подарокъ синьи Тоны, забытый въ трюм.
Паскуало, суровымъ голосомъ и съ грознымъ взглядсмъ, спросилъ, что онъ намренъ длать.
Антоніо нисколько не смутился. «Что длать? Спастись вплавь: пришло время спасаться всякому, кто можетъ! Онъ не желаетъ умереть на этой лодк, какъ крыса; лучше рискнетъ разбиться о скалы».
У Ректора вырвалось ужасное ругательство. «Нтъ! его братъ не сойдитъ съ лодки, не попробуетъ спастись! Они умрутъ вмст, и этимъ Антоніо заплатитъ за все зло, какое ему сдлалъ».
Смертельная опасность воскресила въ Антоніо былое бахвальство, наглость человка погибшаго, который ничего не уважаетъ; онъ со свирпой улыбкой посмотрлъ на Паскуало. Въ позахъ этихъ двухъ человкъ было нчто боле страшное, чмъ даже буря.
– Батя! Батя! – снова слабымъ голосомь закричалъ ребенокъ въ своихъ веревкахъ.
Тогда Ректоръ вспомнилъ, что мальчикъ тутъ, и, суровый, безмолвный, оставилъ руль. Въ рук у него былъ морской ножъ, которымъ онъ сразу
– Поясъ! подай! – крикнулъ онъ повелительно брату.
Но Антоніо, вмсто отвта, старался просунуть руки въ помочи пояса. «Негодяй!» Паскуало чувствовалъ необходимость говорить, сказать все, хотя бы въ нсколькихъ отрывистыхъ словахъ. «Неужели Антоніо считаетъ его слпымъ? Ректоръ знаетъ все. Это онъ въ прошлую ночь гнался за бглецомъ по улицамъ Кабаньяля. Если онъ не убилъ преступника, то лишь затмъ, чтобы погибнуть съ нимъ вмст. Но этотъ мальчикъ, вдь, не виноватъ и не долженъ умирать. Живе, поясъ! Онъ послужитъ ребенку, сыну измны и позора. Какъ бы ни былъ испорченъ Антоніо, онъ долженъ же вспомнить, что этотъ ребенокъ му сынъ».
– Слушайся, или я убью тебя, какъ собаку!
На лиц Антоніо все еще была свирпая и циничная усмшка; и онъ все старался надть на себя спасательный поясъ.
Но не усплъ. Братъ бросился на него; втеченіе нсколькихъ секундъ шла рукопашная на поломанной, дрожащей, безпрестанно заливаемой палуб. Антоніо упалъ навзничь съ распоротымъ бокомъ.
Паскуало, почти не сознавая, что длаетъ, запаковалъ ребенка въ спасательный поясъ; кинувъ его за бортъ, словно мшокъ балласта, онъ съ минуту смотрлъ на него и увидлъ, какъ онъ исчезъ за гребнемъ волны.
Теперь Ректору оставалось только умереть, какъ умирали мужчины въ его семь.
Между тмъ, толпа, собравшаяся у оконечности мола, видла, что «Цвтъ Мая» пляшетъ по волнамъ, точно ящикъ, безъ руля, что имъ играетъ буря. Никто не замтилъ борьбы на лодк, но видли, что Ректоръ бросилъ какой-то большой узелъ, который поплылъ, гонимый волнами, и приближался къ парапету.
Спустя нсколько минутъ послдній крикъ страданія раздался на мол: «Цвтъ Мая», застигнутый сбоку огромной волной, опрокинулся, повернулся вверхъ килемъ и исчезъ.
Женщины перекрестились и окружили Долоресъ и Тону, удерживая ихъ, чтобы не дать имъ броситься ві море.
Рыбаки очень догадывались, что за узелъ плыветъ по направленію къ скаламъ: это, вроятно, ребенокъ. Скоро можно было даже разсмотрть его въ пробковой оболочк. Но онъ сейчасъ разобьется о скалы! Мать и бабушка ревли отъ муки, молили о помощи, сами не зная кого. «Неужели нтъ ни одной доброй души, которая спасла бы ребенка?»
Какой-то смльчакъ-доброволецъ, привязавши къ поясу веревку, за которую держали его товарищи, бросился на подводные утесы, между камнями, полупогруженными въ воду, и, чудомъ силы и ловкости, ухитрился встать на ноги среди клокочущихъ волнъ.
Много разъ несчастное тло наскакивало на выступы глыбъ, и снова волна уносила его при восклицаніяхъ ужаса. Наконецъ, спасатель сумлъ поймать его въ тотъ мигъ, когда оно готово было опять удариться о гигантскую стну.
Бдный маленькій Паскуало! Растянутый на тинистой площадк мола, съ окровавленной головой, съ посинвшими членами, холодный и истерзанный краями камней, онъ въ этой объемистой оболочк былъ, какъ черепаха въ своихъ щитахъ.
Бабушка пыталась отогрть своими руками это нжное лицо, на которомъ вки были закрыты навсегда. А Долоресъ, на колняхъ возл мальчика, царапала себ щеки и рвала свои прекрасные растрепавшіеся волосы, дико водя во вс стороны своими золотистыми глазами.