Майский цветок
Шрифт:
«Ахъ, такъ-то и растакъ-то! Трусъ – онъ, Батистъ! Онъ, плававшій на фелук въ Гавану и два раза терпвшій крушеніе! Силы небесныя! Онъ проситъ прощенія у Святого Распятія въ Грао за то, что скажетъ сейчасъ: но, будь онъ лтъ на двадцать моложе, онъ вытащилъ бы ножъ и за такое слово выпустилъ бы кишки у того, кто его сказалъ!.. Въ море! Чортъ побери все! Правду говоритъ пословица; когда хозяинъ налицо, то не матросу командовать».
И, подавивши гнвъ, старикъ помогъ положить послднія перекладины, когда уже «Цвтъ Мая» касался воды, между тмъ какъ другіе волы тащили старую лодку,
Нсколько минутъ спустя, об лодки качались у берега, ставили свой большой латинскій парусъ, надулись втромъ и быстро удалялись.
Между тмъ, другіе судохозяева собрались на взморь, смущенные и озабоченные, съ завистью глядя на дв уже далекія лодки и ведя негодующіе пересуды. «Этотъ рогачъ съ ума спятилъ! Разбойникъ надлаетъ хорошихъ длъ, а сами они останутся съ пустыми руками». Это раздражало ихъ, точно Ректоръ могъ присвоить себ всю рыбу Средиземнаго моря. Наконецъ, наиболе алчные и смлые ршились.
«Посмотримъ! они не мене храбры, чмъ кто-либо, и смогутъ плыть всюду, куда плывутъ другіе. Спустить лодки на воду»!
Ршеніе это оказалось заразительнымъ. Погонщики воловъ не знали, кого и слушать: каждый требовалъ ихъ услугъ прежде всхъ, будто безразсудство Ректора стало общимъ. Казалось, вс боялись, какъ бы съ минуты на минуту не выловилась вся рыба.
На берегу женщины вопили отъ ужаса, видя, какъ ихъ мужья ршаются на подобный рискъ; он осыпали проклятіями Паскуало, этого рогача, который задумалъ сгубить всхъ честныхъ людей въ Кабаньял.
Синья Тона, въ рубашк и юбк, съ разввающимися на голов рдкими сдыми волосами, прибжала на берегъ. Она была еще въ постели, когда ей пришли разсказать о безуміи ея сына, и она кинулась къ морю, чтобы помшать отплытію. Ho об лодки Ректора были уже долеко.
«Паскуало! – кричала бдная женщина, приставивъ ко рту руки на подобіе трубы. – Паскуало, вернись, вернись!
Когда же она поняла, что онъ не можетъ ее услышать, то начала рвать на себ волосы и разразилась жалобами:
«Пресвятая Два! Ея сынъ отправился на смерть! Материнское сердце подсказываетъ ей это! Ахъ! Царица и Владычица! Вс умрутъ, и дти, и внукъ! Проклятіе лежитъ на ихъ семь. Злодйское море проглотитъ ихъ, какъ уже проглотило ея покойнаго мужа»!
А пока несчастная женщина выла, какъ одержимая, сопровождаемая хоромъ остальныхъ, матросы, мрачные и хмурые, побуждаемые жестокою необходимостью сть, необходимостью добыть хлба, заставляющей пускаться на опаснйшія предпріятія, влзали въ воду по поясъ, взбирались на лодки и распускали большіе паруса.
Немного спустя, рой блыхъ пятенъ прорзывалъ туманъ этого бурнаго утра и летлъ впередъ, по морю, необузданнымъ бгомъ, какъ будто бы магнитъ рока тянулъ этихъ бдныхъ людей къ погибели.
X
Въ девять часовъ «Цвтъ Мая» плылъ мимо Сагунта, въ открытомъ пространств, которое дядя Батистъ, по своей склонности называть мста скоре по особенностямъ морского дна, чмъ по изгибамъ береговъ, называлъ мстомъ между Пюигскими перекатами и водорослями Мурвіедро. Одна эта пара рискнула зайти такъ далеко.
Небо было срое, море – фіолетоваго цвта, такого темнаго, что въ блестящей глубин, которая образовывалась между двумя волнами, оно принимало почти черный оттнокъ. Продолжительные холодные шквалы волновали паруса и трепали ихъ съ сухимъ трескомъ.
«Цвтъ Мая» и другая лодка пары шли впередъ на всхъ парусахъ, таща на буксир сть, становившуюся все боле тяжелой и обременительной.
Ректоръ былъ на своемъ посту, на корм, сжимая рукою румпель. Но онъ едва смотрлъ на море, и его рука правила лодкой машинально. Глаза его были устремлены на Антоніо, который, съ того момента, какъ они вышли въ море, держался въ сторон, какъ бы избгая брата. А когда онъ не наблюдалъ за Антоніо, то смотрлъ на маленькаго Паскуало, который, стоя у мачты, какъ бы всмъ своимъ небольшимъ личикомъ бросалъ вызовъ этому морю, поднявшему бунтъ уже со второго путешествія.
Подъ напоромъ валовъ лодка качалась съ возраставшей силой; но матросы хорошо знали море и увренно ходили по колебавшейся палуб, несмотря на грозившую имъ опасность быть сброшенными въ воду на каждомъ шагу.
Ректоръ процолжалъ разглядывать своего брата и сына, и его взоры переносились съ одного на другого съ выраженіемъ вопроса, словно онъ мысленно длалъ между ними тщательное сравненіе. Его спокойствіе внушало страхъ. Несмотря на смуглый цвтъ своего лица, онъ былъ блденъ; его вки были красны, какъ посл долгаго бодрствованія, и онъ сжималъ губы, точно боясь въ гнв выпустить ругательства, которыя такъ и просились ему на языкъ и которыя онъ бормоталъ про себя.
Увы! нтъ, Росарія не солгала. Гд же у него были глаза прежде, что онъ могъ не замтить этого удивительнаго сходства? «Ахъ, какъ смялись надъ нимъ люди!» Его безчестіе было очевидно: у дяди и у племянника было одно лицо, одни движенія. Безо всякаго сомннія, маленькій Паскуало былъ сыномъ Антоніо; невозможно было отрицать это.
По мр того, какъ хозяинъ убждался въ своемъ позор, онъ царапалъ себ грудь и бросалъ полные ненависти взгляды на море, на лодку, на матросовъ, которые смотрли на него украдкой и не безъ тревоги, такъ какъ воображали, что причиной его гнва была дурная погода.
«Зачмъ ему продолжать трудиться? Онъ не хочетъ больше содержать эту суку, которая такъ долго длала изъ него всеобщее посмшище…» Прощай мечта – создать будущность маленькому Паскуало, сдлать изъ него самаго богатаго рыболова въ Кабаньял! Разв это его ребенокъ, чтобы онъ сталъ принимать участіе въ его судьб? Онъ ничего боле не желалъ въ этомъ мір; ему оставалось лишь, умереть, и онъ хотлъ, чтобы съ нимъ вмст погибли вс его труды.
Теперь онъ ненавидлъ свой «Цвтъ Мая», который прежде любилъ, какъ одушевленное существо; и онъ желалъ его погибели, погибели немедленной, словно ему было стыдно вспомнить о сладкихъ надеждахъ, которыя онъ лелялъ въ то время, когда его строилъ. Если бы море уступило его мольбамъ, то одинъ изъ этихъ валовъ, вмсто того, чтобы быстро поднять киль на своемъ пнистомъ гребн, раскрылся бы, чтобы его поглотить.