Майский цветок
Шрифт:
Ректоръ затворилъ дверь; онъ стоялъ передъ своей невсткой со скрещенными руками и враждебнымъ взглядомъ. Видъ этой женщины будилъ въ немъ инстинктивную ненависть, которую мы испытываемъ къ убивающимъ наши иллюзіи.
– Говори, говориі! – приказалъ Ректоръ глухимъ голосомъ, какъ будто безполезныя слова невстки раздражали его. – Говори правду!
Несчастный хотлъ знать правду, всю правду; нетерпливость придавала ему грозный видъ, и, тмъ не мене, въ душ онъ дрожалъ и желалъ бы растянуть секунды на вка, чтобы безконечно отдалить тотъ мигъ, когда придется услышать разоблаченія Росаріи.
Но Росарія уже говорила.
«Хватитъ ли у него силы, чтобы узнать
– Доказательства! Дай доказательства! – кричалъ Паскуало; глаза его налились кровью и взгляды ихъ были похожи на удары.
Она сострадательно улыбалась.
«Доказательства? Онъ можетъ ихъ спросить у всхъ сосдей, которые вотъ ужъ больше года забавляются этою связью… Онъ не разсердится? Онъ хочетъ знать всю правду?.. Такъ вотъ: на взморь, когда молодые матросы и даже юнги уиоминаютъ объ обманутомъ муж, они говорятъ, ради преувеличенія, что онъ еще рогате Ректора…»
– Ахъ, чтобъ ихъ и перечтобъ! – рычалъ Паскуало, сжимая кулаки и топая по полу. – Помни, что говоришь, Росарія! Если это неправда, я тебя убью!
«Убьетъ? А жизнь ей такъ дорога?! Ей окажетъ услугу тотъ, кто отправитъ ее на тотъ свтъ. Одна, безъ дтей, живя, какъ вьючная скотина, голодая изъ-за нсколькихъ песетъ для мужа и чтобы не быть избитой, – можетъ ли она дорожить жизнью?
– Смотри, Паскуало, посмотри!
Отвернувъ рукавъ, она показала ему на блдной кож, покрывавшей кости и сухожилія, нсколько синеватыхъ пятенъ, – слдовъ руки, жестокой, какъ клещи.
«И если бы это было все!.. Но она можетъ показать ему на всемъ тл такіе знаки… Это слды ласкъ Антоніо, когда она упрекаетъ его за связь съ Долоресъ. Онъ разукрасилъ ее этими синяками нынче же вечеромъ, когда отправлялся на взморье, чтобы помочь своей невстк продавать рыбу, словно законный мужъ. Ахъ! Ну, какъ же народу не смяться надъ бднымъ Ректоромъ?»
«Ему нужны доказательства? Что-жъ! Въ нихъ нтъ недостатка. Почему Антоніо не похалъ въ первое плаваніе? Что такая за рана на рук, которая болла только, пока «Цвтъ Мая» не вышелъ изъ гавани? На слдующій день вс видли Антоніо безъ обманчивой повязки. Ахъ! Бдный Паскуало! Пока онъ былъ на мор, недосыпая, перенося качку, и втеръ, чтобы добыть хлбъ своей семь, его Долоресъ смялась надъ нимъ, а Антоніо спалъ въ чужой постели, какъ въ своей, тепло да сытно, и глумился надъ болваномъ-братомъ… Да, это правда, она слишкомъ хорошо знаетъ это: во все время, какъ Паскуало былъ на мор, Антоніо ни разу не ночевалъ дома, да и сегодня не ночуетъ: онъ только что ушелъ и унесъ свой мшокъ, попрощавшись съ Росаріей. Антоніо и Долоресъ думаютъ, что Ректоръ пробудетъ ночь на «Цвт Мая»: можетъ быть, даже въ эту минуту они лежатъ на мягкой хозяйской постели…»
– Чортъ возьми! – скорбно бормоталъ Ректоръ, поднявъ лицо, какъ бы для того, чтобы обвинить тхъ, кто тамъ, на неб, допускаетъ, чтобы подобныя вещи продлывались здсь надъ честными людьми.
Все же, онъ еще не сдавался. Его прямой и добрый характеръ возставалъ противъ подобной гнусности.
– Врешь! Все врешь!
Росарія стала смле. Она вретъ? Для такихъ слпыхъ, какъ онъ, всякаго доказательства мало… Чего онъ такъ оретъ? Състь ее, что ли, собирается?.. Этотъ Паскуало – кротъ, да, Господи! кротъ, достойный сожалнія, не видящій дальше своего носа. Всякій другой на его мст давно бы догадался, что длается. А, онъ!.. Ахъ! какое ослпленіе! Значитъ, онъ даже не посмотрлъ на своего сына, чтобы увидть, на кого похожъ малышъ?
Эта фраза была ударомъ кинжала для Ректора. Несмотря на коричневый цвтъ его лица, пріобртенный на мор, онъ поблднлъ синеватою блдностью и покачнулся на своихъ крпкихъ ногахъ, какъ будто отъ внезапнаго удара; неожиданность заставила его пробормотать съ тоскою:
«Сынъ? Его Паскуало!.. На кого же онъ похожъ? Надо сказать скоре!.. Что же медлитъ эта дрянь?.. Его сынъ – таки его, родной, и долженъ быть похожъ на него одного… Надъ чмъ хохочетъ эта проклятая обманщица? Разв это такъ смшно называть себя отцомъ»?
Тутъ онъ съ ужасомъ выслушалъ объясненія Росаріи:
«Маленькій Паскуало удивительно похожъ на своего дядю: у него т же глаза, та же стройная фигура, тотъ же цвтъ лица. Ахть! Бдный Ректоръ! Наивный «баранъ!» Что же не посмотрлъ повнимательне? Онъ убдился бы, что ребенокъ – совершенный портретъ Антоніо, какимъ тотъ въ десять лтъ озорничалъ на взморь».
Ректоръ вдругъ пересталъ сомнваться. Его глаза прозрли, какъ будто бы въ эту минуту ему сняли катарактъ: все представилось ему необычно отчетливо, въ новыхъ формахъ, въ незнакомыхъ очертаніяхъ, какъ слпому, глаза котораго открылись на міръ въ первый разъ. Да, это правда: его сынъ – живой портретъ того… Много разъ при взгляд на мальчика у него являлось смутное подозрніе этого сходства; но никогда не удавалось опредлить, на кого похожъ ребенокъ. Онъ поднесъ стиснутыя руки ко груди, словно желая разорвать ее, вырвать оттуда чтото жгучее, затмъ удірилъ себя кулакомъ по голов.
– Ахъ, такъ, растакъ и перетакъ! – простоналъ онъ хриплымъ голосомъ, ужаснувшимъ Росарію.
Онъ сдлалъ нсколько шаговъ, какъ пьяный, затмъ хлопнулся лицомъ объ полъ съ такою силою, что земля задрожала, и его ноги, подскочивъ при паденіи, дрыгнули въ воздух.
Когда Ректоръ пришелъ въ себя, онъ лежалъ на спин и чувствовалъ на своихъ щекахъ тепловатое щекотаніе, будто маленькое животное бгало по его кож, оставляя по себ ощущеніе влаги. Онъ съ трудомъ поднесъ руку къ разбитому лицу и, при свт «кандиля», увидлъ, что эта рука выпачкана въ крови. Боллъ носъ: онъ понялъ, что, падая, ударился лицомъ объ полъ и расшибся въ кровь. Невстка стояла около него на колняхъ и старалась вымыть ему лицо мокрой тряпкой.
Ректоръ, увидвъ растерянное лицо Росаріи, вспомнилъ вдругъ ея разоблаченія и бросилъ на эту женщину взглядъ, полный ненависти.
«Нтъ, ему не нужна помощь! Онъ можетъ подняться самъ… Ей нечего извиняться за боль, которую она ему причинила… Напротивъ, онъ очень благодаренъ… Даже больше, онъ доволенъ! Такія новости никогда не забываются! И очень хорошо, что онъ потерялъ столько крови; иначе онъ, пожалуй, умеръ бы на мст отъ удара… Ахъ! Какъ ему скверно! Но ничего: онъ еще позабавится! Ему надоло быть добрымъ. Зачмъ жить честно и натирать себ мозоли, чтобы дать семь довольство? Здсь на земл, на погибель честнымъ, есть негодяи и шлюхи, отъ которыхъ одно мученіе…. Но какъ онъ позабавится! Да, въ Кабаньял еще вспомнятъ Ректора, извстнаго «барана!»