Майский цветок
Шрифт:
Вотъ уже близилась ночь; вс экипажи были на лодкахъ: боле тысячи человкъ. Для отплытія изъ гавани не доставало только одного: чтобы чиновники кончили регистрацію бумагъ, и толпа, собравшаяся на молахъ, выходила изъ терпнія, какъ при отсрочк ожидаемаго зрлища.
При отплытіи барокъ соблюдался обычай, незабываемый никогда. Съ незапамятныхъ временъ все населеніе собиралось, чтобы весело издваться надъ тми, кто плылъ рыбачить на «быкахъ». Нестерпимыми насмшками, язвительными колкостями обмнивались между собою молъ и суда, когда послднія переплывали проливъ: все это – такъ себ, безъ злого умысла, единственно въ силу
Этотъ обычай такъ вкоренился, что сами рыбаки готовили заране и брали на лодку корзины съ камнями, чтобы отвчать на дерзкое прощаніе булыжными залпами. Это была грубая комедія, обычная на средиземномъ побережь, гд постоянно, съ полною безмятежностью, вс шутники прохаживаются насчетъ покладистыхъ мужей и неврныхъ женъ.
Была уже ночь. Рядъ фонарей, шедшій вдоль моловъ, загорался, образуя гирлянду огней. Переливчатыя струйки свта трепетали на спокойныхъ водахъ гавани, а судовые фонари блистали на верхушкахъ мачтъ, какъ зеленыя и красныя звзды. Небо и море принимали общую пепельную окраску, на фон которой предметы казались черными пятнами.
– Вонъ они! Вонъ они!
У взморья распускались паруса, сквозь которые, какъ сквозь развернутые куски крепа или нжныя крылья большихъ ночныхъ бабочекъ, видны были огни порта.
Вс береговые оборванцы собрались на оконечностяхъ моловъ, чтобы привтствовать отъзжавшихъ. «Іисусе! какое будетъ веселье! но нужно стать подъ защиту, чтобы не получить удара камнемъ».
Первая пара «быковъ» вышла медленно, подъ слабымъ втромъ; об лодки покачивали носами, какъ лнивые быки прежде, чмъ побжать! Несмотря на мракъ, вс узнавали, чья пара и кто на ней.
– Прощайте! – кричали жены матросовъ. – Счастливаго пути.
Но голытьба уже подняла громкій и ругательный вопль.
– Слушайте! Что за злые языки! – Но сами оскорбляемыя женщины, стоявшія позади забавлявшихся повсъ, надрывались отъ смха, когда вылетало удачное словцо. Это былъ карнавалъ, со всей своей вольной откровенностью, мшающей правду съ ложью.
«Бараны! Хуже барановъ! Идутъ рыбачить, ничуть не безпокоясь, а жены-то – одн! Священникъ составитъ имъ компанію. Бэ! Бэ – э! My – у!»
Они подражали реву быковъ среди шумнаго хохота толпы, которая, по странной нелпости этого обычая, находила удовольствіе провожать оскорбленіями тхъ, кто плылъ на трудъ, а можетъ быть, и на смерть, ради пропитанія своей семьи. Но провожаемые, поддерживая шутку, протягивали руки къ корзинамъ; и камни свистли, какъ пули, ударяясь въ уступы, за которые прятались повсы.
Поднялся содомъ; толпа безъ стсненія шумла за парапетами обоихъ моловъ и выкрикивала насмшки каждый разъ, какъ пара лодокъ проплывала по узкому проходу. А если смолкали голоса, уже охрипши, уставши ревть, то вызовъ шелъ отъ самихъ лодокъ. Рыбакамъ не нравилось, когда ихъ пара уплывала среди молчанія; голосъ матроса съ одной изъ лодокъ дружелюбно спрашивалъ:
– Ну, чтоже вы ничего не говорите намъ?.
Ахъ, да! тогда принимались говорить; и все чаще и громче раздавалось восклицаніе «бараны», примшиваясь къ вою рожковъ, въ которые трубили юнги, давая таинственные сигналы, помогающіе лодкамъ узнавать свои пары, чтобы плавать вмст въ темнот, не смшиваясь съ другими, идущими по тому же пути.
Долоресъ стояла на одномъ изъ моловъ, не боясь камней, посреди кучки ругателей. Ея пріятельницы держались подальше, чтобы избжать ударовъ, и она осталась одна. Или врне, нтъ: она была не одна; къ ней тихо и съ притворною разсянностью подходилъ мужчина и придвинулся сзади почти вплотную.
To былъ Антоніо. Пышная красотка почувствовала на своей ше дыханіе молодого человка, и завитки волосъ на ея затылк задрожали отъ его горячихъ вздоховъ. Она обернулась, ища въ темнот его глазъ, которые сверкали жаднымъ пламенемъ, и улыбнулась, счастливая его нмымъ обожаніемъ. Она ощутила скользившую вдоль ея стана тревожную и ловкую руку, ту самую завязанную руку, которую нсколько часовъ назадъ, по его словамъ, нельзя было двинуть безъ ужасной боли. Взгляды обоихъ выражали одну и ту же мысль: наконецъ-то, у нихъ будетъ свободная ночь! Уже не мимолетное свиданіе, полное тревоги и опасности, а возможность пробыть однимъ, совершенно однимъ цлую ночь, да и слдующую, и еще другія… пока не вернется Ректоръ съ ребенкомъ. Антоніо займетъ постель брата, точно хозяинъ дома. Ожиданіе этого преступнаго наслажденія, этого прелюбодянія, осложненнаго обманомъ брата, кидало ихъ въ жуткос-ладострастную дрожь, заставляло ихъ прижиматься другъ къ другу, проникаться чисто-физическимъ трепетомъ, будто гнусность страсти усиливала остроту наслажденія.
Крикъ голытьбы вывелъ ихъ изъ любовнаго онмнія:
– Ректоръ! Вотъ Ректоръ! Вотъ «Цвтъ Мая»!
И Богъ свидтель! было надъ чмъ посмяться, когда раздался залпъ остротъ. Для бднаго Паскуало припасены были лучшіе выпады. Вопили не одни оборванцы: немногіе изъ его товарищей, оставшіеся на суш, и непріятельницы Долоресъ присоединили свои голоса къ хриплому крику озорниковъ.
«Рогачъ! Когда вернется на берегъ, къ нему не подойдешь: забодаетъ»! Народъ выкрикивалъ эти и еще худшія издвательства съ веселымъ задоромъ, какъ бываетъ, когда знаютъ, что удары не пропадаютъ даромъ. Съ этимъ рчь велась уже не въ шутку: ему говорили правду, одну только правду!
Антоніо дрожалъ, боясь болтливости этихъ дикарей. Но Долоресъ безстыдно и смло хохотала отъ души, какъ бы находя удовольствіе въ поток оскорбленій, лившихся на ея толстаго пузана. Ахъ, да! Она была достойной дочерью дяди Паэльи!
«Цвтъ Мая» вяло подвигался между плотинъ; съ кормы раздался веселый голосъ хозяина, довольнаго какъ бы заслуженною оваціею.
– Ну, что же!.. Скажите еще! скажите еще!
Этотъ вызвъ раздразнилъ толпу. Сказать еще? Чтожъ? Ладно! Посмотримъ, смолчитъ ли этотъ «баранъ»?!
И близко, совсмъ рядомъ съ Антоніо и Долоресъ, раздался голосъ, отвтившій на приглашеніе такъ, что любовники содрогнулись: «Ректоръ можетъ рыбачить безъ тревоги. Антоніо уже около Долоресъ, чтобы утшать ее!»
Ректоръ бросилъ румпель и выпрямился.
– Скоты! – заревлъ онъ – свиньи!
«Нтъ, это было нехорошо. Надъ нимъ пусть насмхаются, сколько угодно. Но задвать его семейство – это подло, безчестно!»
IX
Въ этомъ году Богъ особенно помогалъ бднымъ. По крайней мр, такъ говорили женщины изъ Кабаньяля, собравшись посл полудня на возморье, два дня спустя посл отплытія лодокъ.