Майский цветок

Бласко Висенте Ибаньес

И онъ колотилъ себя въ могучую грудь, которая гудла какъ барабанъ.

Затмъ братъ и сестра шли боле десяти минутъ, не обмнявшись ни словомъ, Росета сожалла, что затяла этотъ разговоръ; Паскуало, опустивъ голову и задумавшись, порою хмурилъ брови и сжималъ кулаки, будто боролся съ какою то дурною мыслью.

Вотъ они дошли до Грао и вступили въ т улицы, что ведутъ къ Кабаньялю. Тутъ Паскуало, наконецъ, заговорилъ, явно чувствуя потребность излить душу, высказать сокровенныя и мучительныя мысли, отъ которыхъ морщился его лобъ.

«Словомъ, главное въ томъ, что эти рчи – только людскія выдумки. Потому что, если бы он когда-нибудь потвердились, чортъ возьми! Тутъ еще не знаютъ, каковъ Ректоръ! Есть минуты, когда онъ самъ себя боится… Да, конечно,

онъ – человкъ миролюбивый и ненавидитъ ссоры; часто на взморь онъ отказывается отъ своихъ правъ, потому, что онъ – отецъ и не хочетъ слыть забіякой. Но пусть не смютъ трогать его добра: денегъ и жены!.. Онъ до сихъ поръ съ ужасомъ вспоминаетъ, какъ, на пути изъ Алжира, ему прошло въ голову, если таможенная шлюпка настигнетъ его, стать у мачты съ ножомъ въ рук и убивать, убивать до тхъ поръ, пока его самого не свалятъ на тюки, составляющіе все его богатство. А что касается Долоресъ, то порою, видя, какъ она красива и привлекательна, съ ухватками барыни, что къ ней такъ идетъ, онъ себ говорилъ, (отчего не сознаться?), онъ себ говорилъ, что, можетъ быть, кому-нибудь удастся ее отнять у него; и, тогда, чортъ возьми!.. тогда онъ чувствовалъ желаніе задушить ее и броситься затмъ по улицамъ, кусая всхъ, какъ бшеная собака… Собака – вотъ что онъ такое: добрая, смирная собака; но разъ онъ взбсится, то уничтожитъ всхъ, если его не убьютъ до тхъ поръ… Пусть его оставятъ въ поко, пусть не трогаютъ его счастья, которое онъ пріобрлъ и поддерживаетъ трудомъ».

И Ректоръ, размахивая руками, пристально смотрлъ на сестру, какъ будто Росета собиралась похитить у него Долоресъ. Потомъ, вдругъ, онъ сдлалъ движеніе, будто просыпаясь, и на его лиц отразилось сожалніе, которое испытываешь, когда боишся, не наговорилъ ли лишняго въ минуту возбужденія.

Присутствіе сестры его стсняло, и онъ поспшилъ разстаться съ нею. Пока она шла къ старой лодк съ порученіемъ кланяться матери отъ Паскуало, послдній направлялся домой.

Впродолженіе всей ночи у Ректора оставалось непріятное впечатлніе отъ этой встрчи и онъ не могъ сомкнуть глазъ. Но, утромъ, когда пришли матросы «Цвта Мая» за приказаніями для перраго отплытія, онъ забылъ обо всемъ. Антоніо былъ тутъ же, у него на глазахъ; но это ничуть его не смущало.

Такое свое настроеніе онъ счелъ врнымъ доказательствомъ лживости всхъ сплетенъ: такъ какъ его сердце ему ничего не говоритъ, то, наврно, ничего и не было.

И съ обычнымъ хладнокровіемъ онъ сталъ длать распоряженія, касавшіяся завтрашняго отплытія. «Цвтъ Мая» долженъ былъ плыть въ пар съ другою лодкою, взятою внаймы. Если Господь пошлетъ ему успхъ, то вскор явится возможность построить вторую, и тогда у него будетъ своя «пара».

Въ экипаж находился матросъ, котораго Ректоръ слушался, какъ древняго оракула: дядя Баптистъ, самый старый морякъ во всемъ Кабаньял, олицетворявшій собою семьдесятъ лтъ жизни на мор и опытность трехъ четвертей вка или около того; заключенная въ его темную пергаментную кожу, эта опытность, въ форм практическихъ совтовъ и морскихъ пророчествъ, выходила наружу изъ его чернаго рта, пропахшаго сквернымъ табакомъ.

Хозяинъ нанялъ его не ради услугъ, которыя могли оказать на мор его слабыя руки, a ради точнаго знанія берега, чмъ и славился старикъ.

Начиная съ мыса св. Антоніо и до мыса Канета, на огромномъ пространств залива не было ни одного подводнаго камня, ни одной ямы, которыхъ не зналъ бы дядя Баптистъ. Ахъ! если бы онъ могъ превратиться въ эспарелло [17] , онъ плавалъ бы по дну, не заблудившись! Поверхность моря, загадочная для всхъ, для него была точно книгой, по которой онъ легко разбиралъ все, что было подъ нею. Сидя на палуб, онъ, казалось, чувствовалъ самыя легкія неровности подводной почвы; и быстраго взгляда ему было достаточно, чтобы опредлить, находится ли лодка надъ глубокими грядами водорослей, или на Фанч, или на таинственныхъ пригоркахъ, прозванныхъ Педрускетами, которыхъ избгаютъ рыбаки изъ боязни изорвать въ лохмотья сти, цпляя ими за утесы.

Онъ умлъ ловить рыбу въ извилистыхъ подводныхъ закоулкахъ, между

Конфитомъ, Казаретомъ и Эспіокой; по этому лабиринту онъ протаскивалъ сть, ни разу не задвъ за опасные выступы и не набравши въ нее водорослей, покрывающихъ дно и ни на что не нужныхъ.

А въ темныя ночи, когда ничего не видно въ трехъ шагахъ отъ лодки, когда весь свтъ маяковъ, до единаго луча, поглощается густымъ туманомъ, стоило ему только попробовать на языкъ тину съ стей, чтобы назвать съ полной увренностью мсто, гд находится лодка. Чортъ, а не человкъ! Можно было подумать, что онъ прожилъ свои семьдесятъ лтъ подъ водой, вмст съ краснобородками и осьминогами.

Сверхъ того, онъ зналъ множество вещей, не мене полезныхъ: напримръ, что кто отправляется на рыбную ловлю въ День Всхъ Святыхъ, тотъ рискуетъ вытащить въ стяхъ мертвеца; а кто всегда помогаетъ по праздникамъ нести на плечахъ Св. Крестъ изъ Грао, тотъ никогда не можетъ утонуть. Вотъ почему онъ самъ, хоть и прожилъ семьдесятъ лтъ на мор, сохранился такъ хорошо. Съ десяти лтъ у него бывали мозоли подъ мышками отъ натягиванія парусовъ. И онъ не только рыбачилъ, а плавалъ разъ двнадцать въ Гавану, да не какъ теперешніе втрогоны, которые считаютъ себя моряками потому, что служили въ лакеяхъ или въ чернорабочихъ на океанскомъ пароход величиною съ городъ, a на записанныхъ въ матрикулы фелукахъ, смлыхъ посудинкахъ, возившихъ на Кубу вино, a оттуда сахаръ, и принадлежавшимъ почтеннымъ шкиперамъ въ плащахъ и высокихъ шляпахъ; и скорй настало бы свтопреставленіе, чмъ оставили бы судно безъ лампадки, зажженной передъ снимкомъ съ Распятія въ Грао, или забыли бы помолиться по четкамъ передъ заходомъ солнца! «Теперь ужъ не т времена. Прежде люди были лучше».

И дядя Батистъ, шевеля всми морщинами своего лица и своей почтенной козлиной бородкой, осуждалъ теперешнее безбожіе и гордость, не пропуская въ своей рчи ни одного изъ обычныхъ матросскихъ ругательствъ и повторяя: – А мн начхать на это и на остальное!

Ректоръ слушалъ его съ удовольствіемъ. Онъ видлъ въ этомъ старик сходство со своимъ старымъ хозяиномъ, Борраской; когда же Батистъ говорилъ, то напоминалъ ему отца. Остальные люди экипажа, т. е. Антоніо, два матроса и юнга дразнили старика; бсили его, увряя, что онъ боле не годенъ ловить рыбу и что священникъ уже приготовилъ ему мсто пономаря. «Чортъ возьми! Они увидятъ, на что онъ годенъ, когда будутъ въ мор: тогда ужъ ему не разъ доведется назвать ихъ трусами»!

На слдующій день весь кварталъ лачугъ волновался. Въ этотъ вечеръ спускались на воду «быки», чтобы увезти мужчинъ на заработки.

Ежегодно повторялась эта мужская эмиграція, но, несмотря на это, большинство женщинъ не могло подавить нкоторой тревоги при мысли о безпокойств и ужас, которые имъ предстояли въ отсутствіе мужей.

Судохозяева были очень заняты послдними приготовленіями. Они приходили въ гавань осматривать свои суда, приводили въ движеніе блоки и снасти, поднимали и опускали реи, заглядывали въ глубину трюма, провряли запасы парусовъ и канатовъ, считали корзины и приказывали еще разъ проглядть сти.

Посл этого они несли свои документы въ канцелярію намстника, чтобы гордые и хмурые чиновники удостоили ихъ засвидтельствовать.

Когда около полудня Ректоръ пошелъ завтракать, онъ нашелъ у себя въ кухн синью Тону, которая со слезами на глазахъ говорила съ Долоресъ. У старухи лежалъ на колняхъ большой узелъ; замтивъ сына, она обратилась къ нему съ упрекомъ:

«Такъ не годится! Отецъ не долженъ такъ поступать! Бабушка только что узнала, что маленькій Паскуало, ея внукъ, отплываетъ на «Цвт Мая» ради морской выучки, въ качеств «кошки». Разв это благоразумно? Дитяти восемь лтъ, – ему бы еще грудь сосать, или, по крайней мр, играть въ кабачк около бабушки, – и его берутъ на море, какъ мужчину, изнурять трудами и подвергать Богъ знаетъ чему! Нтъ, – о Господи! – она этого не позволитъ. Нечего ребенку переносить такую муку; и если молчитъ мать, а отецъ затялъ такую жестокость, – такъ ладно! тогда будетъ спорить бабка! Она возьметъ къ себ ребенка, чтобы не допустить такого преступленія»…