Меч князя Буй-тура
Шрифт:
— Так достояние же народа… курян, в том числе… — всплеснул Склярик руками, как раненая птица крыльями, дав волю эмоциям, переполнявшим его. — А подделка — она и есть подделка… хоть из серебра, хоть из золота ее изготовь. Даже сотой доли подлинника не возместит с его пылью веков и ржавчиной. Эх, знать бы тебе, что каждый миллиметр меча в себе нес информацию и энергетику двенадцатого века. Чувствуешь, двенадцатого! — повторил он на распев. — А сколько в нем тайн! Эх! — махнул рукой огорчительно. — И другие экспонаты тоже…
— Будем надеяться, что милиция похитителей отыщет, — произнес журналист.
Произнес без особой уверенности, только бы сгладить неловкость от своего легкомысленного заявления да приободрить расстроенного музейщика.
— Да, да. Остается только надежда, что отыщут… — вяло поддержал собеседника Склярик. — Майор Реутов заверил, что все силы бросит на поиск похищенного и на установление виновных лиц…
Но по тому тону, как он это произнес, было понятно, что сам Склярик, несмотря на заверения майора милиции, мало верит в розыск похищенного.
— Ну, если Реутов сказал, то сделает… Знаю, серьезный мужик. В горячих точках не раз побывал… Слов на ветер не бросает.
— Неужели, — вновь слегка оживился Склярик. — А по внешнему виду и не скажешь: прост в обхождении. Хотя лицо, верно, мужественное… Да и в глазах стальной блеск…
— Побывал, побывал, — заверил Любимов. — И в Сумгаите, когда на действительной лямку рядового тянул, и на Чеченской. Даже, по слухам, с парашютом прыгал и ранен был… А такие слов на ветер не бросают. Не какой-нибудь там политик-пустобрех. Мужик! Офицер!
— Дай-то Бог, дай-то Бог… — молвил Склярик тихо и без особого энтузиазма.
Разговор дальше как-то не заклеился. Склярик, сутулясь пуще обычного, поспешил в свою коморку на втором этаже музея, еще более заваленную всяким хламом, чем «пенал» журналистов «Курского курьера». Ему предстояло для органов следствия подготовить полный перечень похищенного с описанием их индивидуальных особенностей и экспертное заключение об их стоимости и историко-культурной ценности. А сам Любимов, посчитав работу на данном этапе журналистского расследования завершенной, засобирался в родные пенаты.
«Интересно, — подумал обозреватель криминальных новостей, — застань Склярик грабителей на месте преступления, что бы стал делать? Судя по его фанатизму к музейному делу, надо полагать, что с голыми руками бы кинулся на них, не думая о последствиях для себя. Точно бы кинулся! Фанатик! Настоящий фанатик… и последний из могикан. Таких, как наш Склярик, ныне надо только днем с огнем искать. Да и то вряд ли сыщешь…
А как бы повел себя я? — неожиданно даже для самого задал он вопрос. — Уж точно бы с кулаками не попер… — не стал он проводить дальнейший анализ своего возможного поведения при заданной им же ситуации. — Было бы глупо. Никакая железка, как выразилась моя соседка-журналистка Санечка, не стоит жизни и здоровья».
Тут мысли обозревателя криминальных новостей «Курского курьера» переметнулись на более насущные вопросы — общий план будущей заметки, семейные дела, отдых в воскресный день и прочую чепуху.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Вежа хана Романа Каича находилась на берегу какой-то степной речки.
«Не Десна наша и даже не Семь-река, — скользнув взглядом по неширокой глади, мысленно сравнил степную речку с родными, так хорошо знакомыми с самого детства, Всеволод Святославич, поднявшись в сопровождении молчаливых стражников-охранников на вершину одного из береговых холмов. — Наши и полноводней, и чище, пожалуй, будут».
Но тут взгляд князя метнулся от речной глади к кибиткам, густо наставленным своеобразными восьмигранниками вдоль довольно высокого берега, поросшего мелколесьем и заключенного в петлю реки, как выя пленника в петлю аркана. Конечно, река — не вервь, а изрядный кус берега с леском, кустарниками и луговиной, охватываемого рекой, — не шея: размеры не те, но что-то общее имелось.
«Ишь ты, — подивился Всеволод, — хоть и поганые, хоть и степняки-кочевники, но тоже опаску имеют… Река им вместо стен детинца… Не так просто к становищу пробиться, если что… Водная гладь почти со всех сторон любому нападающему преградой станет. А с четвертой, где водной преграды нет, смотри-ка, как густо крытые телеги и арбы с кибитками понаставлены — тоже путь преграждают. Разумно, разумно… — одобрил невольно курский князь, предусмотрительность хана Романа, позаботившегося о крепости своего стана. — Хоть и ворог мне, но тут, как бается, «смотри криво, да говори прямо».
Курский и трубчевский князь, сам, будучи воином чуть ли не с пеленок, уважал воинскую сметку и подготовку противника. К тому же незадолго до злосчастного похода в Степь построил новый детинец в Трубчевске, а также городок на Свапе, а потому понимал толк в деле строительства укреплений.
Детинец в Трубчевске вышел на славу: высокий, крепенький, выложенный из дубовых плах. Будучи на мыске, был с трех сторон окружен рекой Десной и высоченными обрывистыми берегами — естественной преградой для любого супротивника. С четвертой, со стороны подола или посада — широким рвом, через который перебрасывался мост, и земляным валом, надежно преграждавшим путь. Ни пешему, ни конному к детинцу не подкрасться, не подобраться. А в центре детинца, как бы венчая его, был поставлен княжеский терем — целых четыре яруса, убегавших, суживаясь к верху, словно наконечник копья, в синь небесную своими остроконечными маковками. В ясный день, когда солнышко смотрелось со стороны посада, тень детинца и терема, падая с высокой кручи в речную гладь, плыла там, покачиваясь на невысоких волнах, вместе с облаками, оставаясь, правда, всегда на месте.
Град, что был построен в излучине Свапы-реки, на вершине холма, могучего детинца, как в Трубчевске, не имел, но тоже был укреплен достаточно. Ибо строился для защиты Посемья и посемских городков со стороны владений владимиро-суздальских князей, очень завистливых до чужих земель (не зря же их главу Юрия Владимировича Долгоруким прозвали) и не всегда находившихся с Ольговичами в мире и дружбе. А еще он был пристанищем как князю, так и его дружине на пути из Трубчевска в Курск. Причем надежным пристанищем как в ведро, так и в непогоду, где князя и его служилых людей всегда ждал теплый кров, ества и питие, а их комоней — ясли в хлеву, полные не только свежего сена, но и золотистого овса.
Новый город поначалу был наречен в честь самого князя, по его христианскому имени — Дмитровом-градом. Но так как Всеволод к этому времени был женат на Ольге Глебовне, княжне Переяславской, любимой супруге, подарившей ему уже двух наследничков, ему хотелось сделать невиданный досель подарочек для разлюбезной сердцу Ольги Глебовны, а потому он переименовал этот град в Ольжичи. То есть в город Ольги.
Но Ольжичей да и Дмитровов-градов на Руси к этому времени, как знал сам Всеволод и как ему сказывали сведущие люди, было предостаточно. Даже в его родном уделе уже был один Ольжич — на полпути между Курском и Рыльском, заложенный, по преданиям, то ли князем Олегом Святославичем, его дедом, то ли вообще княгиней Ольгой Святой.