Мед.ведь.ма
Шрифт:
— Психи должны быть неадекватными, разве я неадекватный?
— Как посмотреть… Неадекватность — относительное понятие. В цивилизованном обществе есть людей — не нормально, а в племени каннибалов наоборот, ненормально людей не есть. В тебе много черт, которые странны и неприемлемы для того круга, в котором вращаюсь я, но для твоего, судя по всему — это всё в порядке вещей.
— Ну да, ты прав. Только… мне вроде бы и комфортно, но вот это тошнотворное состояние, в которое я регулярно попадаю — откуда оно? Почему у тебя его не бывает? Почему тебе не хочется напиваться так часто, как мне?
— Не знаю, может, другие дела есть? Знаешь, отсутствие неограниченных средств и занятость способствуют бодрости и здравомыслию. А ещё очень на многое влияет ощущение зависимости.
— Зависимости?
— Да. Вот взять тебя, ты ни от кого не зависишь, и от тебя никто не зависит. Это производит чувство никчемности, что без тебя обойдутся. А человек не может с этим смириться, не каждый, по крайней мере. Чувство зависимости — оно вроде бы лишает свободы, но и делает нужным, создаёт цель, даже счастье приносит. Как много людей, собиравшихся покончить с собой, понимая, что без них не выживут маленькие дети или какие-нибудь несамостоятельные родственники, передумывали и продолжали жить? Человека удерживала не своя жизнь, а чужая. Такой вот зависимости у тебя и нет, поэтому ты и тянешься к алкоголю, как иные к наркотикам, чтобы хоть от чего-нибудь зависеть.
— Я всегда думал наоборот, что зависимость угнетает, и от неё не терпится избавиться.
— Крайности во всём плохи, бывает, наверное, и невыносимая зависимость, вредная, но только я говорю о нормальной… как бы объяснить… Когда в радость стремиться к чему-то, желать чего-то, и при этом понимать, что и тебя ждут, что ты нужен для чего-то. Где ты чувствуешь себя нужным? — Чжунэ задумался, замолчав. Чонгук видел по выражению лица, что парень не может найти ни одного места, куда себя приткнуть основательно, чтобы наверняка заявить, что там-то без него никак. — Разве ты не говорил о родителях, сестре?
— Говорил, да. Я люблю их, но сказать, что они от меня зависят… У сестры ухажёры, подруги, исчезни я из её жизни, она, понятное дело, расстроится, но, как и все, переболев и поплакав, успокоится и забудет. Мама с папой, может, и не забудут, но не ощущаю я себя для них в чём-то полезным. Я у них просто есть, и они мною гордятся — чёрт знает почему. А что я и для чего? Вот тебя взять. Ты уверен, что нашёл себя в своём деле? Что доволен колесить по разным странам со случайными людьми, вроде меня, и искать что-то?
— Я — да. Мне многого от жизни не надо, Чжунэ. Быть довольным очень просто.
— Да как?! Я не понимаю, не могу понять!
— А чего тебе не хватает, или чего ты хотел бы, чего у тебя нет, чтобы расстраиваться?
— Да всего хватает, но проблема не в нехватке, а в том, что оно всё не приносит радости, есть и есть. Даже… что-то приятное, когда получаешь удовольствие, оно проходит, и уныло. На душе уныло, в мыслях уныло. Неужели у тебя такого не бывает? Включаешь музыку — бесит, фильмы смотреть не хочется, с друзьями идти никуда не хочется, а остаёшься дома лежать — ещё хуже становится. — Чонгук скрестил пальцы, переведя на них взгляд. Произнёс под нос, но внятно и достаточно громко, чтобы Чжунэ услышал и разобрал:
— Когда-то бывало со мной такое, лет в семнадцать последний раз. А потом я познал слово «надо», которого у тебя в лексиконе нет. В этом твоя проблема. Ты делаешь то, что хочешь. Захотел гулять — гуляешь, не захотел — остался дома и валяешься на диване. Выдавались у меня давным-давно такие дни, когда думал, что делать то, что хочется — это классно, а потом, в том возрасте ещё поддаваясь воспитанию, получил палкой раз, два, принудили дело делать, и в голове лишние мысли сразу как-то растаяли. Учителя… — Чонгук едва не сказал «наставники», но вовремя исправился, чтобы обозначить свою прежнюю учёбу, как школьную, а не монастырскую. — Учителя всегда говорили, что трудотерапия — самая действенная. — Вспомнился настоятель Хенсок, самых задиристых и норовистых отправлявший вычищать козий сарай. Сколько гордых голов там склонилось! Суровый и несгибаемый Сандо тоже вышел из Тигриного лога человеком, да при том хорошим. Пусть не жизнерадостным, но умеющим ценить каждый день. Чонгук мечтал быть похожим на Сандо, выдержанным, молчаливым, знающим, что хочет, и никогда не отклоняющимся от цели, таким же выносливым. Ушедший в наёмники, их золотой товарищ, как никто, мог мало спать, мало есть, долго идти и терпеть дольше всех любые лишения. И в том, чтобы научиться выносить лишения, Чонгук тоже видел счастье. — Попробуй найти какое-нибудь «надо», — посмотрел снова на Чжунэ молодой человек. — И исполняй, вопреки желанию. А то большинство людей всегда идут к тому, чтобы творить, чего хочется, а когда получают это, теряются без проблем, как малые дети. Как же так, ничего не нужно решать? Ни с чем не нужно бороться? Жизнь тем и интересна, что в ней всегда есть, чему противостоять, и половина из этого — противостояние самому себе. Не тянуться за чужим, не завидовать, не предавать, не изменять, не лгать. Да, ты прав, когда-то стоит и прогнуться, но когда-то и упереться, не поддаваясь, не соглашаясь. Попробуешь?
Чжунэ хмыкнул, ничего не ответив и передёрнув плечами.
Они прилетели глубокой ночью, так что общественный транспорт из Инчхона уже не ходил. На такси им было в разные стороны, и Чонгук, не зная, доведётся ли ему ещё когда-то общаться — или хотя бы столкнуться с Ку Чжунэ — протянул ему руку. Студент, помешкав, пожал её и, покатив на колёсиках свой луивиттоновский чемодан, исчез в подъехавшем авто. Золотой застегнул куртку и поднял ворот до самых ушей. По асфальту и на газонах лежал тонкий-тонкий слой первого снега, с проплешинами и прозрачного, как мшистая седая поросль в северных лесах. С неба он уже не сыпался, выпал накануне. Холод около нуля щипал кончик носа, но Чонгук переносил его стойко, давно привыкнув к различным условиям. Он позвонил Хоупу, но абонент был недоступен. Подумав, кому ещё можно подать сигнал о прибытии, у кого спросить, какие ближайшие планы, Гук набрал Ёндже.
— Алло? — сонно пробормотал тот.
— Извини, что разбудил. Я прилетел из Сингапура только что, Хосок вне зоны доступа.
— Да, он в Мексике. — Ёндже по ту сторону, чтобы не мешать спать и без того проснувшейся рядом жене, отошёл в другую комнату. — Он вместе с Чимином, Джеро и Яно.
— А Ви с Шугой?
— На месте. Кажется, они завтра или послезавтра улетают. Что в Сингапуре?
— Ничего. Только предположение, по которому, судя по всему, придётся действовать. Хоуп скоро вернётся?
— Дня через три. Бобби уже здоров, я так понял, что он будет участвовать в возвращении Элии с вами?
— Посмотрим, как он себя будет вести, — с затаённой злобой улыбнулся Чонгук. — Ладно, извини, что разбудил. Спокойной ночи! — Положив трубку, парень сел в такси, которому требовалось назвать адрес доставки. Если Ви и Шуга дома, то ему будет трудно вот так с порога сочинять и врать, откуда он, что делал. Сначала бы отоспаться. Пришлось продиктовать координаты клуба Серина, там всегда бесплатный ночлег для золотых.
Чонгук попросил машину притормозить на углу улицы, увидев круглосуточную закусочную. Купив себе горячего кофе на вынос, тёплый сэндвич и пирожное, он прошёлся до конечной точки, спортивным и уверенным шагом, попивая и откусывая с обеих рук, дошёл до парадной двери, которая была уже закрыта в будний день, обошёл здание и постучался с переулка. Повторив на всякий случай стук погромче, он дождался, когда ему откроет один из постоянно дежуривших охранников, поздоровался с ним и, начиная ощущать усталость, тоску по мягкому матрасу, поплёлся внутрь, к лестнице. За администраторской стойкой никого не было, короткие часы перерыва в работе заведения превращали холл в подобие тёмного, старинного замка, где не найти ни одной живой души, только ковролин съедал гулкость шагов, и паутина не успевала образовываться. Ключи от номеров висели на стилизованной под викторианскую эпоху доске, с позолоченной надписью дугой «Friday». Если на крючке болталось два ключа, значит, номер был свободен. Чонгук взял один из таких и поднялся на второй этаж. По коридору, занятая зевотой, шла одна из работниц борделя. Даже именуя их иногда, про себя, проститутками или куртизанками, золотой никогда не испытывал к ним презрения или отторжения. Для него они были такими же исполнительницами своего долга, как он. Если они не вторгались в его частное пространство, когда ему то было уже лишним. Подавив зевок, девушка притормозила возле парня.