Мед.ведь.ма
Шрифт:
— Разобрался? — Ханбин почти растерялся, но вовремя сообразил, что сестре выдали какую-то интересную версию происходящего. — Да, со мной всё хорошо, а… тебе сказали, почему тебя спрятали, да?
— Потому что ты во что-то вляпался, — пожала она плечами, гордая от причастности к какому-то «тёмному» делу.
— Да, так вышло, прости. С тобой хорошо обращались, правда? — натужно улыбнулся он.
— Всё было классно, не волнуйся. Несколько красивых девушек со странными именами учили меня играть на каягыме*, я выучила две коротких песенки. Эти девушки — твои бывшие? — Ханбин, не представляя, о ком идёт речь, мог только невнятно покивать, поправив:
— Нет, подруги.
— Мне кажется, они проститутки, — заметила девочка.
— Бёль! — ахнул Биай. — Что за слова? — Сестра потупилась, поняв, что немного забылась. Это же наивный старший брат, он думает, что она хорошая девочка и не знает, что она в школе жуёт жвачку на уроках, а иногда только делает вид, что занимается домашним заданием, в то время как переписывается с подружками в телефоне. И словечки она давно грубые имеет в лексиконе. А как весело было с этими накрашенными дамами! Они разрешали ей покрывать лаком ногти, мерить их туфли, клеить накладные ресницы. Некоторые из них знали в совершенстве иностранные языки, свободно на них говорили. Вот бы тоже научиться! — И вообще, — прощающе ухмыльнулся Ханбин, — ты что, подумала, что проститутки могут быть моими бывшими?
— Ой, с какими ты только не гулял, — закатила глаза Бёль. Брат усердно прятал от неё свою распутную жизнь, но всё же маленькая сестрёнка не стационарный аппарат, который можно задвинуть в сторону от событий. Какими-то урывками, возвращаясь из школы, выглядывая из окна, прибегая пару раз в университет к Ханбину, она всё равно что-то видела и узнавала. Делая вид королевского одолжения, она заявила: — Не бойся, папе я ничего говорить не буду. Он ещё не прилетел?
— Нет, но скоро будет. Иди, переодевайся, и будем готовиться к Рождеству! — Успокоенный, наконец-то сумевший без нервов сделать вдох и выдох, Биай проводил Бёль глазами в её комнату, и пошёл в свою спальню, где застал Хёну, собирающую свои немногочисленные вещи, мелочи, которые оказались тут, пока она временно проживала у него, в качестве поддержки: дезодорант, сменное бельё, кружевную сорочку, бижутерию, выходное платье и колготки. Зубную щётку она вытащила из стаканчика сразу, как только раздался звонок в домофон, рывком метнувшись в ванную. — Ты что делаешь? — нахмурился он.
— Собираюсь домой, — не оборачиваясь, не прекращала она своего занятия. — Сегодня Рождество, семейный праздник.
— Вот именно, сейчас приедет отец и… — Хёна распрямилась, отвлекшись от сумки. Посмотрела сосредоточенно в глаза Ханбину, пытаясь не выпустить из кулака волю.
— И я знаю, что ты не знакомишь его со своими любовницами, не любишь, чтобы он знал что-то о твоей жизни. И я не буду мелькать перед глазами Бёль, чтобы у ребенка не было примера распутной женщины. Я поеду к родителям, если что-то понадобится — звони. — Пока Биай, соображая что-то, вперивал руки в бока, стоя у двери, Хёна закончила сборы и, закинув ремешок на плечо, уже одетая, подошла к нему, звякнув тонкими браслетами, намекая на освобождение пути. Слегка нанеся на лицо косметику, в светло-кремовом джемпере и узких джинсах, она была очень красива. Эффектнее в университете девчонок найти было можно, а вот прекраснее в естественном стиле вряд ли. Не отходивший от двери парень явственно вспомнил, как захотел когда-то покорить её, затащить в постель, и для этого соблазнил, использовав все свои коронные штучки, сработавшие так хорошо, что соблазн держался до сих пор. — Ужин я приготовила, мясо разогреете, если остынет к приезду отца.
Ханбин не сдвинулся ни на миллиметр. Они столкнулись взглядами и давили ими, один на другого. Недовольно раздув ноздри, парень прислонился спиной к двери, захлопнув её. Теперь руки скрестились на груди.
— Распутная женщина, скидывай свою сумку и наряжайся к ужину, праздник, всё-таки.
— Семейный, — напомнила ещё раз Хёна. — Я не хочу униженно себя чувствовать при твоём отце, читать в его взгляде: «Зачем она здесь? Для чего ты её притащил сюда?». — Вздохнув, Ханбин потёр веки, подвигал челюстью, будто перемалывал слова. Они цеплялись за зубы, не желая вырываться, слишком непривычными были, не свойственными ему.
— Я купил подарок, и хотел вручить тебе его сегодня. — Он потянул сумку с плеча Хёны, и после её кроткого сопротивления всё-таки стащил прочь, бросив на кровать. — Это кольцо. Я представлю тебя отцу, как невесту, а не любовницу. — Хёна округлила глаза, руки её безвольно упали. — Пошли знакомиться с Бёль. Уверен, ты ей понравишься.
***
Хосок продолжительное время стоял перед дверью домой, сначала не доставая ключи, а потом достав, и не вставляя в замочную скважину. Он готовился морально к упрёкам Ханы, которые будут вполне заслуженными. Но разве мог он иначе? Понимая бессмысленность предметного задабривания, на этот раз он был без подарков и цветов. Жене не хватало именно его, чем же он заменит своё присутствие? Настроившись, Хоуп нарисовал на лице улыбку, приосанился, и, открыв дверь, перешагнул порог.
В зале горел свет, слышались звуки какого-то фильма. Хосок тихонько дошёл до туда и выглянул из-за угла. Хана сидела на диване, поджав под себя ноги, в халате, причесанная, но бледная, с покрасневшим носом. Вид у неё был блёклый, больной простудой. Молодой человек обеспокоенно поспешил присесть рядом, беря девушку за руки. В одной из них лежал пульт, который пришлось отложить в сторону.
— Хана, милая, с тобой всё хорошо? — Пошмыгав носом, она кивнула, забирая одну ладонь обратно, чтобы протереть влажные глаза. — Ты что, плакала?
— Я смотрю очень грустное кино, — указала она на экран. Хоуп быстро покосился в ту сторону и обнаружил идущего «Гринча, похитителя Рождества». Да, печальнее некуда. Вздохнув, он обнял Хану и прижал к себе, прислонив её голову к своей груди. Словно прорванная плотина, она зарыдала в его пуловер. Погладив её по волосам, Хосок попытался отделаться от мук совести, но ничего не вышло. Он был виноват в её состоянии, это он заставлял её плакать.
— Прости, Хана, серьёзно, прости, я знаю, что должен был быть с тобой на Новый год, но не вышло.
— Что извиняться? — справляясь со слезами, отстранилась она, такая юная, скромная, очень простая. В её лице не было никакого подтекста, никакой злобы, в этом была вся Хана — всё наружу, мысли, эмоции. Не очень разнообразные, но честные и добрые. В ней была обида, в ней родилось непонимание. Она пыталась сдерживать слова, что у неё чаще получалось, но не потому, что у неё был сильный характер, а потому, что она считала себя не умеющей красиво изъясняться. Рядом с ярким и говорливым супругом девушку регулярно сковывало смущение, осознание собственной мелкости, того, что она была избранна на эту роль незаслуженно. Хосок вспоминал, как отучал обращаться к нему на «вы», и осознавал, что часть этой пропасти между ними до сих пор не устранена. И дело не только в том, что Хану пугают его деньги, но и в том, что он не открывается ей полностью, не доверяет своих золотых секретов. — Зачем говорить «прости», — продолжила жена, достав из кармашка халата платок и вытерев лицо, — если продолжаешь поступать так же, как и раньше?
— Хана… — Хоуп замолчал. Что говорить? Она права. Он только и может, что извиняться, но изменить образ жизни он не в состоянии. Подарки не радуют, извинения не работают, исполнить желание жены и быть с нею рядом всегда он не в состоянии. Замкнутый круг, что делать? — Папа звонил?
— Да… да, — уцепилась за отвлеченную беседу и Хана, понимая, что иначе они поругаются. Ей не хотелось этого, ей хотелось успокоиться, что получалось с трудом. — Я сказала, что это наш первый Новый год вместе, мы хотим быть вдвоём, и он не стал настаивать… — к последним словам её голос опять задрожал и она принялась хныкать. Хоуп забрал у неё платок и сам вытер её глаза и щёки.