Медвежий вал
Шрифт:
— Без надежды было бы совсем неинтересно жить, — заметила Лена, — она, как огонек впереди, то ближе, то дальше и все манит, манит...
Впереди, на фоне светлой полоски зари, показалась какая-то темная громада. Что это? Любопытство влекло Крутова и Лену. Они стали взбираться на пригорок. Приземистая, вросшая в землю громада оказалась танком. Ствол орудия был наклонен вниз
— «Тигр», — сказал Крутов и, нащупав висевшую цепь, перешагнул через нее. — Это памятник бронебойщику Угловскому. Он остановил «тигра» гранатой, но сам погиб. Зимой
Включив карманный фонарик, он стал обходить машину. Лена, держась за его руку, шла рядом.
На бортах было множество надписей. Одна привлекла внимание Крутова.
«...Быть может, чрез десяток лет залечатся нанесенные раны, и будет этот холм одет в чудесные тенистые дубравы».— Не очень складно, но хорошо сказано, верно? — спросил Крутов.
— Дожить бы до этих дней! — вздохнула Лена.
Странное дело, память о павших мешала им говорить о личном счастье. Казалось, это будет оскорблением памяти тех, кто отдал здесь свои жизни.
— Пора домой, уже поздно, — сказала Лена, зябко поеживаясь, и вдруг без причины расплакалась.
Он обнял ее, и они стали быстро спускаться с холма. Лишь возле самых землянок остановились.
— Вот видите, какая я странная, — смущенно сказала она. — Вы меня совсем не будете такую любить.
— Зачем ты это говоришь, Лена!
Лена доверчиво прислонилась к его плечу. Он обнял ее и стал целовать. Она не прятала от него теплых, мягких губ.
— Я сама не знаю, что со мною случилось, — сказала она. — Я не была плаксой, но это копилось давно, и вот видите...
— Теперь мы будем ждать друг друга, — сказал он.
— Обязательно! Береги себя, Павлик. Не знаю, как я теперь тебя дождусь...
Они простились. Крутов шел, ощущая привкус поцелуев на губах. На душе было радостно.
Глава третья
Май. На глазах поднимались травы, цвели пригорки белыми глазками земляники. В зазеленевших березовых перелесках куковали кукушки, отсчитывая неизвестно кому долгие годы жизни.
А фронт, как и прежде, стоял без движения, только глубже зарывался в землю, прокладывая все новые и новые ходы сообщения, окопы, опутывая колючкой подступы к переднему краю. Ничто не нарушало обычного режима. Оборона. Однако видимость застывшего фронта обманчива. Внезапные удары сотрясают порой позиции. На военном языке эти неожиданные жестокие схватки носят название разведки боем. Внешний их результат обычно невелик — улучшение позиций, захват того или иного пункта, высоты, форсирование какой-нибудь реки. Но главное — прощупывание сил противника, его способности отбиваться и нападать, то есть овладение такими данными, которых не получить никаким другим способом.
По
Увеличенный в несколько раз через стереотрубу холм казался близким и безобидным. Правда, среди озимых всходов торчали кое-где колья с ржавыми мотками проволоки, поднимались бугорки блиндажей, желтели уводившие влево, в сторону деревни Уруб, полоски ходов сообщения, виднелись рогатки и ежи, но они не нарушали внешне мирной картины природы.
Квашин находился на наблюдательном пункте — в сыром, глубоко врытом в землю погребе, под пятью бревенчатыми накатами. К стереотрубе надо было подниматься по лестнице и стоять там, касаясь спиной стены узкого колодца, тоже накрытого сверху бревнами. Через узкую прорезь проходили только окуляры прибора, и солнечные лучи, ласкавшие землю, казались далекими, как на летних пейзажах Левитана.
Командующий потребовал, чтобы наблюдательные пункты командиров дивизий и полков были сделаны солидно, гарантировали бесперебойность управления войсками и являлись надежным укрытием от артиллерийского огня противника.
Поднявшись из блиндажа на поверхность, Квашин облегченно вздохнул и разогнал складки гимнастерки под старым офицерским ремнем, к которому он привык и не желал расставаться. Но уже никакая заправка не могла скрыть нездоровую полноту — следствие пятого десятка лет беспокойной жизни.
Он взглянул на часы: около двенадцати. До начала боя три часа.
— Как там, — спросил Квашин у майора — начальника оперативного отделения, — все готово?
— Ждут, — ответил майор. — Все начеку!
— Передайте, чтобы никакого шевеления. Увижу кого — не поздоровится!
Речь шла о штурмовой роте. Укомплектованная, прекрасно вооруженная рота, — в нее влили и штрафников, чтобы они искупили свою вину в бою, — была сосредоточена в окопах боевого охранения. Роту вывели ночью в полной тишине, чтобы средь бела дня, когда бдительность противника падет, атаковать высоту.
Безмятежный покой царил над окрестностью.
В три часа дня громыхнул артиллерийский залп и сразу перерос в грозный орудийный гул. Пыльная завеса круто поднялась в небо, заслонила от наблюдения высоту.
Штурмовая рота поднялась из окопов боевого охранения. Смолкли орудия, но минометы заговорили еще чаще. Лохматые, взметывающиеся клубы разрывов вели за собой развернутую в цепь роту. Вот они охватили гребень высоты, а потом расступились вправо и влево, страхуя атакующих от возможного флангового огня противника. Высота взята.
Командир приданного роте батальонного орудия Богданов прикинул на глаз расстояние до нее: далековато! Но медлить нельзя, орудие должно быть на высоте; поплевав на руки, он ухватился за станину пушки.