Медвежий вал
Шрифт:
— Вперед!
Податливо катилось орудие по твердому грунту, но на болоте, разделявшем позиции, расчету пришлось помаяться. За тяжелой работой пришло спокойствие. Достигнув высоты, артиллеристы перевели дух и отдышались. Вокруг них бойцы из штурмовой роты поспешно долбили малыми лопатками сухую землю, оборудуя ячейки и пулеметные площадки для обороны.
Богданову не хотелось ставить свою пушку на вершине холма, где, конечно же, будет самая свалка во время контратак, и он прижался с ней на самом фланге роты, почти у подножия. «Кажется, будет ладно», — решил он и приказал
— Кто командует орудием? — повел он белесыми бровями и сделал суровое лицо.
— Я! — оторвался от работы Богданов, не понимая, что от него надо этому не то бойцу, не то командиру.
— Будем знакомы: в прошлом лейтенант Куликов, а теперь штрафник, прибывший для прохождения практики. Ваш сосед справа!
Выпрыгнув из окопа, он подошел и, облокотившись на орудие, вытащил кисет:
— Закуривай. Дюбек, от которого черт убег... Дружки навестили, привезли. До того света, если без пересадки, на всех хватит — не перекурить. Налетай!
Вахрушко запустил в кисет толстые пальцы и извлек табаку на добрую завертку.
— Вроде офицерский табачок у вас...
— А ты думал!.. — Куликов протянул ему курительную бумагу.
— Не привык... — мотнул головой Вахрушко. — В газетке вроде бы лучше.
Оба закурили.
— За что же это вас, вроде из танкистов и... в пехоту, на практику? — усмехнувшись, спросил Вахрушко, успев приметить, что руки у Куликова со следами въевшегося машинного масла.
— Было дело... фрицев подавил!
— Мудрено что-то: фрицев подавил и фрицев же бить послали!
— Всему свое место, говорят. Не там, где надо, придавил... Сердце не стерпело...
— Да-а... Это иное дело, — понимающе протянул Вахрушко. — Ну чего не бывает...
Богданов и другие бойцы расчета вполне согласились с этим. Война! Хитро ли споткнуться?
Куликов — молодой офицер-танкист — не был человеконенавистником. Но так уж сложились обстоятельства... В декабрьских боях его танк прорвался к окопам врага и был подбит. Пехота успела выручить Куликова, но что такое танкист без машины? Новой техники для пополнения не предвиделось, о ремонте подбитой машины нечего было и думать. Идти в пехоту? Куликов приуныл. Сутки он не покидал свою «тридцатьчетверку», даже спал под ней, вырыв окопчик под днищем. Он все на что-то надеялся: вдруг найдется другая машина.
Осматривая поврежденные танки, он наткнулся на подбитый неприятельский «тигр». Что-то толкнуло его забраться внутрь машины. Он долго пробовал все рычаги и кнопки — оборудование было значительно сложнее, чем на «Т-34». И тут его осенило: «А ведь «тигр»-то исправный!»
С лихорадочной поспешностью он стал осматривать повреждения: перебита гусеница? Ерунда! Можно исправить!
И скоро танк встал в строй. Даже в армейской газете поместили снимок: комсомолец
— Поедешь представителем от части, — сказал ему командир бригады. — Потом расскажешь, что видел.
В бывшем концентрационном лагере, на небольшом, обнесенном колючей проволокой участке леса в районе станции Крынки, Куликов увидел занесенные снегом трупы женщин, детей, стариков. Несколько исхудалых, измученных колхозниц из числа уцелевших водили по лагерю солдат и офицеров и рассказывали им о том, что здесь происходило. Одна из них показалась Куликову знакомой.
— Вы случайно не из одной со мной деревни?
— Ой, да ведь я вас знаю! — она расплакалась.
— Что с моими стариками, где они? Да говорите же! — тряс он ее за плечо.
— Нету их... и деревни нету. Всех пожгли каратели!
У Куликова померкло в глазах от страшного горя. Сам не помнил, как добрался до машины. Скорее привычные руки, чем разум, вели машину, избегая столкновений и кюветов. И тут показалась навстречу группа пленных. Куликова затрясло: вот они, звери, такие же, как и те, что подпалили его деревню, сожгли стариков...
Руки впились в баранку. Он объехал конвойного автоматчика и с ходу врезался в заплесневело-зеленые шинели.
Даже потом он не сразу понял, что совершил преступление. На суде, выслушав приговор, он считал себя все-таки правым! Да, пленные уже не враги с оружием. Да, на них распространяются условия конвенции. Но ведь и его старики не стреляли в гитлеровцев... Условные годы заключения с отбытием в штрафной роте его не пугали: с винтовкой в руках не более опасно, чем идти в бой на танке. И там и здесь воевать...
Время притушило нестерпимую муку, оно же помогло ему понять всю глубину проступка. Тяжесть вины угнетала его, и он стал побаиваться, как бы не погибнуть, не искупив своего преступления, с позорным пятном штрафника.
...Оттого, что никто из артиллеристов не стал его расспрашивать, Куликову захотелось побыть с ними подольше. Присев на колено возле орудия, он выглянул из-за щита.
— Хитрая позиция, — усмехнулся он. — Если подпускать вплотную, эффект будет!
— Практику проходили, не впервой, — серьезно заявил Богданов.
У него на груди блестело несколько медалей и орденов.
— Ну, а если очень нажмут? — Куликов кивнул в сторону противника.
— Мы от орудия не уйдем, — тем же ровным голосом произнес Богданов, словно речь шла о том, чтобы не оставить пост дневального по казарме. — Нам бегать да маневрировать с орудием не с руки!
Куликов посмотрел в спокойные, немного суровые глаза Богданова и сказал дрогнувшим голосом:
— Считайте и меня в своем расчете на случай нужды. Я хоть и штрафник, так не навечно же! Может, завтра опять человеком стану...