Медвежий вал
Шрифт:
Выпили. Глухарев стал заботливо пододвигать закуску:
— Берите, кушайте! Вы не представляете, до чего я был рад, когда узнал, что он жив. У вас еще нет сына? Вот погодите, будет свой, тогда узнаете! А ведь какой молодец, растет и хоть бы что!.. Я все беспокоюсь, не обижают ли их там? Воспитательнице написал. Она, кажется, женщина душевная, должна понимать. Тоже мужа потеряла, одна! Как вы думаете, она с детьми ничего?
Крутов всмотрелся в карточку, сказал:
— Ее ребята обожают. У нее чудный характер.
— Почему вы так думаете?
— Что же тут знать? Видите, малыши ее облепили, как мухи кусок сладкого пирога!
— Правда!.. Вот что значит глаз художника! Напишу ей обязательно. Вам налить?
— Нет, хватит...
— Ну, как знаете, неволить не буду. Говорят, в Красноярске морозы — волков морозить можно!
— Сибирь...
— Может, придется туда поехать, так не знаю, как и перенесу.
— Ерунда, приживетесь! Еще понравится. Сибирь — отличный край, ни на какой другой и менять потом не захотите!
— В самом деле? Было бы хорошо!..
Крутов вскоре отправился обратно в штаб.
«Вот, нащупывает дорогу к счастью, — думал он о Глухареве, который говорил о воспитательнице едва ли не больше, чем о сыне. — Время лечит от самых непоправимых бед». Мысли перескочили на свое, и Крутова так потянуло увидеться с Леной, что, кажется, взял и ушел бы к ней, даже без разрешения.
Непривычная пауза в делах тяготила Крутова. Обычно в штабе бывало много работы, а сейчас свободного времени хоть отбавляй Крутов взялся за какую-то книгу, присел возле блиндажа и только раскрыл ее, как кто-то заслонил свет. Изуродованная рука — всего с двумя пальцами — большим и указательным — протянулась к книге, перевернула ее обложкой кверху.
— «Полевая служба штабов», — сказал Крутов. — Какие новости принес?
Малышко перебросил пару страниц, покачал головой:
— Никак не могу заставить себя читать подобные вещи... А новости какие? Наступать будем.
— Ткнул пальцем в небо! Неужели я об этом не знаю?..
— Не на нашем участке, а к югу от Витебска. Я карты и схемы получил в разведотделе. Вот где разведчики постарались, действительно! Все цели нанесены, занумерованы, как в хорошей бухгалтерии. Чистая работа!
— Ну, там не только войсковая разведка работала, но и авиация. Чернякова видел?
— Он у Дыбачевского. Там все кипит!
— Значит, конец нашему сидению, — сказал Крутов. — Только скорей бы!
Черняков приехал с хорошими вестями. Собрав офицеров, он обвел всех повеселевшими глазами и сказал:
— Ну, товарищи, настает праздник и на нашей улице! Завтра ночью выступаем. Тихо, без шума подготовьтесь к маршу. Ничего, кроме табельного имущества, за собой не тащить. Все, что не сможете поднять, завтра же сдать на склад.
Крутов ждал этих слов, но все равно тревожно екнуло сердце: «Выступать... Значит, с Леной уже не увижусь, может, и совсем». В смятении и тревоге стоял он в блиндаже командира полка, выслушивал приказания, которые тот отдавал связистам, артиллеристам, комбатам, инженеру, записывал для памяти, — ведь придется
Офицеры стали расходиться по своим подразделениям.
У Чернякова вскоре остались лишь Кожевников, начальник штаба и Крутов.
Последние распоряжения... Черняков сегодня не в полевой, а в повседневной форме. Он словно помолодел, в глазах задорный блеск.
— Друзья мои, — обратился он. — Я не знаю, придется ли нам когда еще поговорить по душам! Не знаю! Так давайте сегодня, перед лицом больших событий, поговорим не как начальники и подчиненные, а как товарищи, прожившие годы под одной крышей и перед одними опасностями. Я сегодня был у генерала, и нас вкратце ознакомили с боевой задачей. Мы вступим в бой на второй день, когда гвардия прорвет оборону противника. Дыбачевский нам сказал: «Душа из вас винтом, а вы должны обеспечить дивизии звание «Витебской»...
— Со словами он не церемонится, — усмехнулся Кожевников.
— Мне лично это тоже не понравилось. Но дело не в этом. В конце концов каждый имеет право ставить перед собой и такие цели. Пусть!.. Судя по всему, на этот раз бой предстоит очень серьезный. Нас ждут испытания, размеров и тяжести которых мы еще не можем себе представить. Я не строю иллюзий, поэтому давайте договоримся: в случае, если не станет меня, команду примете вы, Федор Иванович. Ваша очередь вторая, — сказал он начальнику штаба. — Самое главное, команду принимайте решительно, без колебаний, чтобы это не отразилось на выполнении задачи. Ведь вас не надо будет вводить в обстановку, знакомить с людьми. Каждый знает свое место, свои обязанности, но, кто бы где ни находился, думайте о судьбе полка. Речь идет не об официальной ответственности, которая целиком лежит на мне, а о другой — ответственности перед совестью, перед партией, перед народом...
— С кем будет Крутов? — спросил начальник штаба.
— Он будет со мной, на командном пункте, как и всегда. Свои штабные обязанности он знает и будет их выполнять. В отношении его у меня есть кое-какие соображения. Не век же ему киснуть в ПНШа!
«Интересно, — подумал Крутов. — Раньше и речи не было о моем перемещении». Ему нравилась его должность, позволявшая видеть действия целого полка, всегда ощущать себя прямым и активным участником боя. «А вообще-то, не все ли равно, где служить?» — И он опять вспомнил о Лене.
— О чем вы задумались, Крутов? — громко спросил Кожевников.
— Пустяки, личное... — смутился Крутов.
— Он вообще, как влюбился, странный стал, — сказал начальник штаба, не преминувший подтрунить над Крутовым.
— Товарищ полковник, позвольте обратиться к начальнику штаба? — внезапно решился Крутов и, когда Черняков кивнул головой, спросил: — Разрешите отлучиться из полка часа на три-четыре?
— Я не возражаю, — пожал плечами начальник штаба. — Только три-четыре часа — это нереально, поскольку полк, куда тебе надо, стоит далеко не рядом с нами. Как вы, товарищ полковник?