Медвежий вал
Шрифт:
Он пошевелил ногой вокруг себя, звякнули гильзы.
— Хочешь, пощупай рукой, сколько «семечек» нащелкал. Все подсумки опорожнил... Не знаешь, какой приказ сейчас, сидеть, что ли, дальше? — внезапно спросил Богданов.
— Приказали всех старых вывести, а их раз-два да и обчелся, — тихо ответил Куликов. — Я ведь еще вчера, как нашего командира убило, роту принял. Теперь уже не штрафник: объявили, что всех живых за храбрость в правах восстановят. В свою часть пойду, там у меня «тигр» остался, опять на него сяду. — Сдвинув каску на лоб, он внезапно поскреб
Они закурили, подивились своему солдатскому счастью, помолчали. Богданов затянулся несколько раз, плюнул:
— Поташнивает что-то... С голодухи, должно...
Куликов, докуривая цигарку, внезапно предложил:
— Слушай, переходи ко мне на «тигра», вместе воевать будем.
— Нет, не привыкну я к вашим коробкам, — отказался Богданов.
— Жаль! А то бы я похлопотал перед своим начальством. Тогда пошли. Мы свое дело сделали! — сказал Куликов.
Богданов исчез на несколько минут. Он спустился в ближайшую воронку и, присев на корточки, осторожно приподнял плащ-палатку со своих побитых товарищей.
— Прощайте, друзья мои... — прошептал он, снимая с головы каску, и голос его задрожал. — Я ухожу дальше. Прощайте!
Вахрушко и Шегаль и весь его расчет лежали здесь, а вот он опять цел и невредим. Видно, крепко желает ему кто-то удачи. «Может, жена — Аннушка?» Он опять заботливо прикрыл их палаткой, постоял минутку и, тяжело вздохнув, надел каску.
— Пойдем, — хмуро сказал он Куликову.
— Как думаешь, отступится он от высоты? — спросил Куликов.
— Теперь все! Наша сила покрепче его оказалась. Наступать будем, бить будем. Помяни мое слово!
Гитлеровцы действительно отступились от высоты, замолчали.
Глава четвертая
Для людей, сведущих в военном деле, больше не оставалось секретом, что готовится новое наступление. Передний край в полку Чернякова во всех доступных местах приближен был к окопам противника. Первая линия окопов соединялась со второй ходами сообщений и отсечными позициями. Приходилось только удивляться — сколько земли перевернули солдатские руки!
Полковник вправе был считать, что исходное положение для наступления готовится именно в полосе его полка. В крайнем случае, в полосе дивизии. Хотя на занятиях и поддерживались разговоры оборонного характера, хотя дивизионная газета и позабыла, что, кроме обороны, в тактике существует еще и наступление, офицеры между собой толковали о другом — о наступлении. Нежданно-негаданно пришло известие о высадке союзников в Нормандии. Было время, когда вопрос о втором фронте волновал каждого, открытия его ждали с нетерпением. Потом клятвенные заверения союзников в верности взятому на себя долгу стали раздражать, ибо каждому было ясно: настоящий второй фронт — и войне скорый конец! Почему же этого не понимают союзники?
Когда газеты наконец начали сообщать
И вот наконец высадка союзников на побережье Франции, бои за плацдарм...
— Разговор о втором фронте идет около двух лет, — говорил Черняков Кожевникову. — Почему бы им наконец и не решиться, когда всякие сомнения в нашей победе отпали? Видят, что мы и одни управимся, так пристегнулись и они... Но столько болтовни, столько пустословия, когда надо было уже давным-давно действовать!
— Для нас в войне вопрос стоит так: быть или не быть... Ребром! А им? Победят они Гитлера — хорошо, нет — немножко потеснятся за столом, а потом найдут предлог для компромиссного решения. Расплачиваться все равно придется народам, а не им. В этом гвоздь...
— Все это известно, набило уже нам оскомину. А вот скажи, где простая человеческая солидарность, совесть, честность?
— Честность... Им прямая выгода видеть нашу страну ослабленной. Выгода и честность — понятия трудносовместимые...
Черняков не сдавался:
— Ну, а народ, простые англичане, на которых падают немецкие бомбы, — уж их-то никак нельзя заподозрить в двурушничестве?
— Народ... — в раздумье сказал Кожевников. — От простых англичан это пока мало зависит.
— Да, вы, пожалуй, правы. Голоса честных людей по сравнению с воплями политических дельцов и подпевал звучат слишком слабо, — и Черняков безнадежно махнул рукой.
Кожевников задымил трубкой и задумчиво сощурил узкие глаза:
— Я вчера слышал, что мы не одиноки в своей работе. Справа и слева от нас все части роют не меньше нашего, а может, и больше, чем мы, и все считают, что готовят исходный рубеж для наступления.
— Разве на совещании об этом говорилось?
— Нет, официально — ни слова. Но ведь от живых людей всегда можно кое-что узнать частным порядком...
— Интересно! Кажется, операция задумывается гораздо хитрее, чем я предполагал.
— На этот раз противник будет сбит с толку, — сказал Кожевников, — ибо даже мы, старшие офицеры, ничего не знаем определенного, хотя и готовимся наступать.
— Нет худа без добра, — ответил Черняков. — Я предпочитаю узнать задачу за два часа до наступления, лишь бы не получилось, как в ноябре под Зоолищем...
Работы в полку велись с неослабевающим напряжением. Вечером пришли донесения о проделанной работе, и Черняков, просмотрев их, собирался дать указания комбатам, когда ему позвонил Дыбачевский:
— Завтра к семи явитесь ко мне со своими комбатами!
— Причину могу знать?
— Учеба, — ответил генерал, не вдаваясь в подробности. — «Хозяин» собирает.
Чуть свет были подняты нужные офицеры.
Крутов, которому тоже приказали собраться, пришел к блиндажу командира полка. Черняков на ходу пристегивал сумку.