Мемориал. Семейный портрет
Шрифт:
– Дико, наверное, волнительно.
– Если любишь такого рода вещи, - сказал Эдвард и, поймав взгляд Маргарет, он осклабился.
– Первый честный труд, каким Эдвард занялся за всю свою жизнь, - крикнул Морис.
– Зато ты у нас всем известный трудяга, мальчик мой, - улыбнулась Мэри.
Морис скроил свою мину оскорбленной невинности:
– Я-то? Спорим, ты б со мной ни за какие коврижки не поменялась - дрыхнешь-храпишь целый день в своей Галерее.
– Ну а как на самом деле их продают - машины?
– заинтересовалась Памела.
– Ну… -
– А если серьезно, Морис, - она спросила.
– Ведь он же не сильно обрадуется, разобравшись, что на самом деле собой представляет его авто?
– Ясное дело, не обрадуется, - ничуть не смутился Морис.
– И вот тут-то я ему новенькое продам.
Все смеялись, разомлев от горячего кофе. За окном, в саду, вовсю рассиялся день. И, оглядывая общество за столом, вдруг Мэри вспомнила про отца. Интересно, а он нас видит сейчас? Хочется думать.
– Вам, наверно, дорого это место, миссис Скривен, - сказала Памела, все еще несколько чинясь с Мэри, которую до вчерашнего вечера только один раз видела. Жорж сочинял каламбуры. Эрл желал знать, когда обшивали стены - точную дату. Никто не сумел удовлетворить его любознательность. Морис предложил осмотреть дом.
Пошли вверх по лестнице. Эдвард впереди. Он ничего не забыл.
– Смотри-ка, Мэри. Этот столик передвинули, он же у стенки стоял.
– Передвинули, - рассеянно кинула Мэри.
А сама думала: как поразительно, жили же здесь живые люди, живые, без дураков. Теперь это мертвый дом. Умер от недогляду. Местная достопримечательность, как разные прочие. И не станет миссис Рэмсботтэм к жизни его возвращать. В мертвом виде он даже милей ее сердцу. Будет здесь устраивать приемы в саду, на юге - приемы в доме. Не любит дамочка
останавливаться на достигнутом. А Рэмсботтэм пусть не путается под ногами, кому он нужен. И будет, разжалованный, большую часть времени коротать в Мидленде, или в своем старом доме, при Томми с Энн. Уж Энн-то, по крайней мере, приглядит, пригреет и спать уложит, если так налижется, что не в силах переть в Чейпл-бридж. И миссис Рэмсботтэм, с ее элегантными шуточками, легко извинит отсутствие мужа, мотая его деньжата. А, да ладно, мне-то какое дело.
Она спросила у Томми, какие здесь намечаются перемены, и Томми, почему-то извиняясь, объяснил, что решили прибавить еще одну ванную, оборудовать гараж на гумне, устроить теннисный корт на твердом покрытии. Сразу после Рождества и приступим.
– Конечно, - он все еще извинялся, - в сущности, ничего не изменится. Внешний вид, я имею в виду.
– Не сомневаюсь, все перемены пойдут дому только на
Он просиял.
– Я очень рад, что вы так считаете. Конечно, мы сохраним все, как раньше.
– Я думаю, это ужасно ответственно - владеть таким домом, - вздыхал потрясенный Эрл.
Эдвард открыл раздвижные двери в гостиную. За прикрытыми ставнями затаилась почти полная темень. В люстре зажглась одна только лампочка. Эдвард прошел к большому зеркалу, быстро себя оглядел и поднял над головой руку в фашистком приветствии.
– Салют!
– А это еще зачем?
– удивилась Памела. Эдвард осиял ее своей наглой, беглой улыбкой:
– Уверен, здесь нам удастся вызвать эманацию.
– А что это - эманация?
– Она белая. Несколько напоминает саговый пуддинг. Нисходящей формы обыкновенно.
На полном серьезе, так что толком не разобрать, дурачится или нет, он описал ряд экспериментов с одним австрийским медиумом. Явно бездну всякого на эту тему начитался. И до глубины души потряс Памелу.
– Вот я и смотрю, такой умопомрачительный дом. Того гляди привиденье покажется.
Подошли к окну - видом полюбоваться. Явилась миссис Компстолл, приведя с собой мужа, явно выволоченного из постели. Тот повторял, что, если б знать, мол, мистер Томас едет… и т. д. и т. д. Еще поторчал немного и убыл, сочтя, по-видимому, что исполнил свой долг.
Мэри предложила выйти в сад. Почему-то такое противно было оставаться в этом доме. Старом, противном, затхлом. Ничего-ничего, неважно, лишь бы у Энн с Томми такого впечатления не сложилось.
На лестнице Эдвард провозгласил, что небольшой портрет восемнадцатого века, под окном, очевидно обладает магической силой.
– Вот поверните его лицом к стене, как-нибудь вечерком, когда будете в доме одна, - втолковывал он миссис Компстолл, - а через полчасика примерно сами увидите: снова перевернется обратно.
Миссис Компстолл пристально в него вглядывалась, чуя подвох.
– Ну уж не знаю, мне небось не захочется, - сказала она наконец, - если тем более Компстолла дома не будет.
Памела с Морисом долго над этим хихикали. У Мориса от усталости начиналась истерика. Стал лезть к Эдварду, его подначивать, пока Эдвард на него не набросился, и оба кубарем скатились с лестницы, сбежали в сад, выбежали за ворота, помчались по парку. Морис, чуть не на голову выше, бегал, как борзая, и все равно Эдвард его обставил. Остальные смотрели из окна, зачарованные.
– Ух ты!
– хмыкнул Томми.
– А ведь умеет бегать, да.
Морис, побежденный, тащился обратно к дому понуро, задыхаясь, Эдвард был как огурчик. Перемахнул ограду в тылах и поскакал через сад, ко всем на крыльцо, сияющий, молодцеватый. Морис еле плелся. Эдвард осклабился:
– Честь спасена.
Но Мэри заметила, как поредели у него волосы. И когда отстает эта прядка, видишь ямку над виском, где операцию ему делали, - после той катастрофы на мотоцикле, прошлой зимой, в Берлине. Да, видно, тряхануло его - жуть. Лучше не смотреть на эту ямку. И Мэри спросила с улыбкой: