Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
Высохшие следы сапог на лестнице.
У стены – земляной вал и два ведра, тоже с землей.
Кто-то методично перекапывал подвал.
Мгновенный озноб. Она повернулась и взбежала наверх. В кухне остановилась, перевела дух и прислушалась. Ее затошнило.
Все тихо.
Надо было бы позвонить Леннарту – но как? Никто не должен ее видеть. Никто не должен ее слышать.
И все же… Юлия нащупала в кармане мобильник, набрала номер и положила палец на кнопку вызова.
А если что-то случится?
Она попыталась себя уговорить: Йенс здесь, со мной. В этом
Я уже почти нашла тебя, Йенс.
Она пошла назад. Комки пыли взлетали из-под ног, как летучие мыши, и медленно опускались на пол. Через кухню, мимо гигантской печи – она знала, куда ей идти.
На второй этаж.
Ступеньки еле слышно поскрипывали под ее тяжестью.
Она положила руку с мобильником на перила, так казалось надежнее – чувствовалась успокаивающая близость каменной стены, – и медленно пошла вверх. Вгляделась, но ничего не увидела – свет лампы не доставал даже до верхних ступенек.
На середине лестницы Юлия остановилась и прислушалась. Тишина такая, что у нее зазвенело в ушах. Она поднялась на последнюю ступеньку. Двери не было, и она осторожно ступила на дощатый пол.
Коридор. И в том, и в другом конце закрытые двери.
Страх и нерешительность заставили ее остановиться.
Направо или налево? Только не стоять. Если она еще минуту постоит неподвижно, потом вообще не сможет двинуться с места. Она выбрала левую стену – почему-то ей показалось, что там не так темно. Такие же комки пыли, как и внизу. Под ногами отвратительно хрустят дохлые мухи.
На стенах более светлые пятна – когда-то здесь висели картины.
Держа перед собой лампу, Юлия потрясла для решимости кулаком с зажатым в нем мобильником и толкнула дверь.
Небольшая комната. Никакой мебели, как и внизу. Она сделала шаг вперед и отшатнулась, чуть не потеряв сознание. На полу лежал человек. Нет… не человек. Она перевела дух. Всего-то спальный мешок, а на стенах приколоты вырезки из газет.
Она подошла поближе. Старые. Пожелтевшие, выцветшие рубрики, вырезанные с первых страниц газет.
НЕМЕЦКИЕ СОЛДАТЫ НАЙДЕНЫ МЕРТВЫМИ – РАССТРЕЛЯНЫ ИЗ ДРОБОВИКА.
УБИЙЦУ ПОЛИЦЕЙСКОГО ИЩУТ ПО ВСЕЙ СТРАНЕ.
И третья вырезка, поновее:
В СТЕНВИКЕ БЕССЛЕДНО ИСЧЕЗ МАЛЬЧИК.
И портрет – беззаботно улыбающийся мальчуган. Приступ отчаяния – каждый раз, когда Юлия видела фотографию Йенса, горе сжимало гортань железными клещами. Были еще какие-то вырезки, но она не стала их читать. Попятилась и чуть не выбежала из этой проклятой комнаты.
И тут же замерла. В колеблющемся свете лампы она увидела, что дверь с другого конца коридора распахнута настежь.
Показалось? Нет, не показалось. Она готова была поклясться, что две минуты назад дверь была закрыта. Юлия различила порог, а за порогом – глухой, неправдоподобно черный мрак. Она замерла, как загипнотизированная, с бешено колотящимся сердцем.
Там кто-то был. Кто-то
Она там.
Это ее спальня. Холодная спальня, полная ненависти и одиночества.
Юлия не могла пошевелиться.
И вдруг она услышала медленные, шаркающие шаги. Наверняка старуха встала со своего кресла и идет к ней.
Немедленно прочь отсюда! Немедленно. Она рванулась по коридору так, что язычок пламени в лампе заколебался.
На площадку и вниз по лестнице.
Шаги за спиной, тяжелое дыхание.
Он обманул меня!
Волна ненависти словно ударила ее в спину. Она ступила в темноту и потеряла равновесие. Нога оказалась в пустоте, она нелепо замахала руками, выронила и телефон, и лампу.
Последнее, что она услышала, – хруст разбитого телефона. Лампа при падении погасла, но тут же кухня озарилась светом – вспыхнул пролитый керосин. Через долю секунды она, пролетев три или четыре метра, окажется там же, на каменном полу кухни.
Юлия сжала зубы и закрыла глаза в предчувствии невыносимой боли.
19
В день похорон Герлоф проснулся с таким ощущением, будто его сбросили со скалы. Боль в суставах рук и в коленях почти парализующая. Было еще очень рано, небо только начинало медленно сереть.
Стресс, очередной приступ синдрома Шёгрена… все это ни к черту не годится. Без кресла-каталки он даже до церкви не доберется.
Ревматоидный артрит Шёгрена следовал за ним повсюду, и подружиться с ним не удавалось. Герлоф много раз пытался наладить с ним отношения, разоружить добродушием и покорностью… а, ты опять здесь, господин Шёгрен, заходи, добро пожаловать, пользуйся, раз уж пришел… – ничто не помогало, ему ни разу не удалось его умилостивить. Шёгрен бросался на него, рвал и ломал суставы, дергал за нервы, высушивал рот, щипал глаза.
Боль… что ж, потерпим, ей тоже когда-нибудь надоест. Он смотрел Шёгрену прямо в его бесстыжие глаза и улыбался.
– Что ж, без детской колясочки не обойтись, – сказал он после завтрака.
– Скоро будете на ногах, Герлоф, – утешила Мария, его сегодняшняя помощница, поправила подушку за спиной и откинула подножку на кресле-каталке.
С помощью Марии он надел свой единственный черный костюм. Красивый костюм, с шелковистым блеском, отлично сшитый. Он купил его на похороны жены. И потом надевал раз двадцать. Только на похороны. Друзей, родственников… Рано или поздно, теперь уж скорее рано, чем поздно, костюм пригодится и для его собственных похорон.
Темное пальто, толстый шерстяной шарф, войлочная кепка, которую Элла называла фетровой, – он постарался заправить под нее уши, отчего кепка сразу стала мала. Середина октября, а температура не выше ноля.
В коридоре они наткнулись на Буэль.
– Ну что, все в порядке? – спросила она. – Готовность номер один? Когда вернетесь, Герлоф?
Обычный ее вопрос.
– Зависит от вдохновения пастора Хёгстрёма.
– Мы оставим вам ланч, можете разогреть его в микроволновке, если проголодаетесь.