Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
Ей очень хотелось в это верить, и сейчас она верила – так и было.
Йончёпинг, апрель 1970 года
– Квартира, конечно, небольшая, но с видом на Веттерн. – Хозяин дома показал в окно. – Кухонное оборудование, кровать и белье включены в плату.
Никак не может отдышаться, на лбу капли пота. Лифт не работает, и ему пришлось, бедняге, тащиться на четвертый этаж. Все, как полагается: костюм, галстук, сорочка, но под сорочкой такое брюхо, что, наверное, и на второй подняться нелегко.
– Хорошо, –
– И парковка удобная.
– Спасибо, у меня нет машины.
Осмотр квартиры занял не больше пяти минут. Что осматривать? Комната и кухня.
– Я снимаю ее. На полгода.
– У вас работа связана с поездками? И без машины?
– Предпочитаю поезд и автобус. Пока приходится часто переезжать… но я жду, что дирекция переведет меня на постоянную работу. Дома.
Нильс все еще примеряется к новому имени. И к новой жизни. Он словно врастает в нее, в эту новую жизнь, а прошлая с каждым днем все более подергивается пеленой забвения… но память о ней не исчезает, она сохранилась, она существует, словно под прозрачным колпаком. Новая жизнь – новая свобода, персональный номер, паспорт, с которым он может свободно пересечь почти любую границу. Но он все равно не может избавиться от чувства, что она не настоящая, эта его новая жизнь. Коста-Рика, годы в Мексике, целый год под Амстердамом, последний год в пустой квартире в Бергшё под Гётеборгом… все это видится нереальным. Иногда Нильс просыпается в холодном поту: ему кажется, что он опять вдыхает тяжелые испарения Коста-Рики.
– Позвольте спросить, сколько вам лет?
– Сорок четыре.
– Самый расцвет, – одобрительно кивает хозяин.
– Это как посмотреть… возможно, вы правы.
На вопрос, когда же он сможет, наконец, вернуться, Фритьоф отвечал уклончиво.
– Торопиться – значит ошибиться, – сказал он три недели назад по телефону. – Имей терпение, Нильс. Ты похоронен в Марнесе, трава на могиле все гуще. И твоя старушка-мать иногда приносит цветы. Она ждет тебя.
– Как она?
– В порядке… Но она получает открытки, – сказал Фритьоф после паузы. – Странные открытки. Сначала из Коста-Рики, потом из Мексики, из Голландии. Ты что-нибудь про это знаешь?
Еще бы ему не знать. Все эти бесконечные годы он посылал матери открытки. Но всегда был предельно осторожен.
– Я никогда не писал обратный адрес.
– Она, конечно, рада этим открыткам… но гуляют слухи, что Нильс Кант жив. Полиции, конечно, плевать на сельские сплетни, но в Стенвике не унимаются. Поэтому торопиться не следует. Ты меня понимаешь?
– Понимаю… Но что будет, когда я приеду на Эланд?
– Хороший вопрос, – чуть ли не скучающе произнес Фритьоф, – что будет, то и будет. Явишься домой к мамочке. Но сначала займемся кладоискательством, ведь так?
– Мы же договорились. Как только вернусь, сразу покажу, где трофей.
– Ну и хорошо. Осталось дождаться подходящего случая.
– И когда такой случай подвернется?
Но Фритьоф уже повесил трубку.
Этот человек, называющий себя Фритьофом
Похоже, проект под названием «Нильс Кант» для него уже завершен. Нильс Кант мертв. Мертв и похоронен на кладбище в Марнесе.
– Оплату попрошу вперед.
– Хорошо, – говорит Нильс. – Могу заплатить прямо сейчас.
– Если мне понадобится, чтобы вы съехали, я должен предупредить вас не меньше, чем за месяц.
– Мне хватит.
Ну нет, Нильс еще не мертв. Он возвращается домой.
И если человек по имени Фритьоф Андерссон придерживается другого мнения, он делает большую ошибку.
29
Герлоф смотрел в окно автобуса и размышлял. Немного, правда, вздремнул между Боргхольмом и Чёпингсвиком, но когда автобус выехал в альвар, его словно под руку кто-то толкнул. И теперь он сидел, напряженно думал и ругал себя на чем свет стоит.
Кто его за язык тянул? С чего это его понесло у Мартина? Кому интересны его предположения, к тому же, если подумать серьезно, вряд ли доказуемые? Никакого признания он так и не добился… ладно, сказал и сказал. Надо уметь прощать, и в первую очередь – прощать себе. Высказался, ну и слава богу.
Что теперь? Надо продолжать жить. Строить кораблики. Йон зайдет – поболтаем, кофейку попьем. Можно читать некрологи в газетах, смотреть, как приближается зима. Дел полно.
Но как забыть? И как перестать думать?
Он вытащил книгу о пароходстве Мальма. Уже края обтрепались – столько раз он доставал ее из портфеля и совал обратно и столько раз смотрел на эту фотографию, что ее даже искать не пришлось – книга сама на ней открылась. Мартин Мальм, Август Кант, за ними – угрюмые рабочие.
Герлоф вспомнил рассказ Анн-Бритт – оказывается, он ошибался. Вовсе не Август Кант дал Мартину деньги, а Вера. Другими словами, заплатила, чтобы тот вернул Нильса домой.
Но если Август Кант слышать не хотел про своего племянничка и предпочел бы, чтобы тот навсегда остался в Южной Америке… что тогда изображено на этом снимке? «Дружеская деловая встреча»… и рука на плече – здесь что-то большее, чем обычные отношения между производителем и одним из множества перевозчиков. С чего бы Август решил его обнять?
Минуточку… это ведь рука Августа? Герлоф поднес фотографию поближе к глазам. Большой палец… большой палец не с той стороны ладони! Или это ему кажется?
Он вглядывался в снимок, пока не начали расплываться контуры. Покопался в портфеле и выудил очки для чтения. Лучше не стало. Тогда он снял очки и навел одно из стекол на фотографию, как лупу. Сработало – бледные лица рабочих лесопилки заметно приблизились, но стало видно зерно, они как бы распались на сотни черно-белых точек.
Он присмотрелся к руке на плече у Мальма. Вот она, рука, рука друга, чуть не касается шеи корабельщика… но теперь Герлоф ясно видел, что это вовсе не правая рука Августа, как следовало ожидать – Мальм стоял справа от Канта, – а левая. И сразу за рукой…