Мертвец

Веркин Эдуард Николаевич

И подумал бы, что я дурачок. Дурак.

Надо было собраться. Собраться. Я собрался. В домашней аптечке что-нибудь вчера... От чего только? Грипп, наверное, — простыл, нечего голову под колонку совать, теперь в ней какие-то черви... Лимон бы сожрать...

Заболели ноги. Вдруг. Неожиданно как-то. И сердце пошло, пошло, но я скрипнул зубами и загнал его вглубь, за рёбра.

И мы пошли дальше. Упырь молчал. Он замолчал, и теперь вместо его боботанья был только хруст мха, и я стал думать, что лучше бы он болтал.

Я на самом деле не бывал у провалов,

хотя, если быть честным, добраться до них пробовал, как и большинство местных мальчишек. Ходил, да не дошёл. И не с Вырвиглазом это было, так, с одним типом, мы с ним дружили два лета. Сам он жил в Мурманске, а на каникулы приезжал к бабушке, она тогда ещё жила в доме, в котором живут Соловьёвы. Его звали Дима, он был наполовину слепой, с толстыми очками, возможно, из-за этого в нём жил неистребимый исследовательский дух. Дима, правда, считал, что в провалах обитают фашисты, засевшие тут ещё с войны, и в доказательство показывал вырезку из газеты «Краевые ведомости». В ней рассказывалась история про то, как во время войны над нашим городом по ошибке выбросился немецкий десант.

Из военных объектов у нас тогда были только тушёнковый завод и железнодорожный мост, за неимением лучшего немецкие десантники решили напасть на них. Но из области вызвали смершевцев, они быстро справились с фашистами, загнали их в лес и перебили по одному.

Это, кстати, правда, я потом узнал. Немецкие каски и оружие в краеведческом музее — остатки как раз той экспедиции. Но только мой приятель Дима считал, что их загнали к провалам и совсем не перестреляли, а наоборот — десантники разобрались со смершевцами и спустились в провалы, в тамошние подземные пещеры. Сейчас все эти фашисты уже давно померли, но оружие их так и осталось внизу, и его легко достать.

Дима хотел себе каску и пулемёт, а я хотел взять себе автомат. Зачем-то. Хотя мог прожить и без автомата. Мы пробирались к провалам, но не срослось, поскольку на полпути Димка встретил в одной из поперечных канав мотоциклетный двигатель без одного цилиндра, Димка загорелся этим двигателем, и мы до вечера тащили его домой, а когда этот двигатель увидела бабушка Димки, то разозлилась и велела нам тащить его обратно.

Больше мы к провалам не ходили. К тому же Димка решил строить полосу препятствий для тренировок на спецназовский манер.

Что-то я развспоминался, вспомнил этого Димку, зачем? Хорошо, что мы туда тогда не попали, провалы — опасная штука, это Озеров правильно сказал...

Мы приближались. Я начинал чувствовать усталость, продвигаться стало тяжелее — под мхом объявились округлые плоские камни, эти камни были будто масляные, и я часто оскальзывался. Упырь реже. Ещё бы — у него ведь суперкроссы, на каких-то, наверное, осьминожках или ещё чем. Подошва пружинит, облегчает хождение.

Но и Упырю было тоже нелегко — на носу болталась прозрачная капля, пот, Упырю жарко, Упырь устал.

А я и вообще... Руки болели, и колени стали болеть, будто кто-то насыпал в них песка, и было ещё верное доказательство того, что я был болен: когда я поворачивал голову,

то чувствовал, как мозг на чуть-чуть, но отстаёт от черепа. Голова наполнилась жидкостью, и мозг болтался в ней независимо от остального. Поганое ощущение, самое поганое во всех болезнях. Значит, грипп. У меня всегда такой грипп, причём он возникает сам по себе, стоит мне хорошенько простыть или промокнуть, видимо, бациллы гриппа живут во мне, и стоит немного дать им волю, как они вырываются. А потом всё происходит стремительно: болезнь накидывается и жрёт, день или два дня я валяюсь, и вдруг резко, с испариной, отпускает.

И судя по уже начавшему отслаиваться мозгу, я был близок к пиковой форме. Это от нервов. Нервы расшатались, подтолкнули болезнь...

Хочешь шоколадку? — спросил вдруг Упырь.

Нет, — ответил я. — Не хочу, спасибо, что-то нет аппетита... Башка трещит. Надо придумать... придумать, что врать будем?

То есть?

То есть Озеров не дурак. Он уже наверняка понял, куда мы двинули. Так что скоро будет здесь. Надо ему сказать...

Скажем, что заблудились.

Не пойдёт. — Я отрицательно помотал головой, это было больно.

Упырь стоял, разинув рот, нижняя, похожая на U губа оттянулась ещё дальше. Гадость со мной, меня сопровождает гадость, ползёт за мной, цепляет липким щупальцем, почему...

Не пойдёт. Озеров не поверит, что мы заблудились, надо сказать ему... Ладно, потом подумаем, что сказать... А это что?

Только сейчас я увидел — совсем недалеко от нас, шагах в... не знаю, недалеко, виднелась широкая, метров в двадцать, конусообразная воронка. Такие бывают у муравьиных львов, только они в песке свои воронки раскапывают, а эта была во мху, тут, наверное, жил лосиный лев...

Там лев, — указал пальцем я.

Ты что? — Упырь потрогал меня за плечо. — Какой лев ещё...

Муравьиный лев, очень похоже...

На какого ещё льва? — Упырь принялся вглядываться мне в глаза. —Тут ещё львы, что ли...

Проехали, — отмахнулся я. — Это я к тому, что форма такая, будто снизу кто-то тянет...

Это что, и есть провал? — спросил Упырь.

Да. Но это новый, ещё не успел как следует провалиться. Это как ловушка, сверху мох и земля, а под ними пустота, если наступить, то можно ухнуть. Идёт лось или медведь, проваливается, и получается дыра. Вообще-то тут везде камень, а на нём почва наросла и мох. А так — скалы. Настоящие провалы должны быть с каменистыми краями, настоящие провалы дальше. Рядом тут уже. Пойдём, пока не поздно...

Озеров не будет ругаться, — сказал вдруг Упырь.

Почему это?

Я знаю.

Глаза его сузились. Ну да, Озеров же не дурак; конечно же, он знает, кто такой Упырь, чей он сынуля. Поэтому шибко ругаться не будет. Это правильно.

Надо обойти. — Я указал на воронку. — Справа.

Мы стали обходить. Вообще, жутко было. Мне всё

казалось, что вот-вот под ногами разверзнется пропасть и я полечу куда-то в вечную тьму... Во тьму. Никто не найдёт. Никогда.

Может, вернёмся? — спросил Упырь.