Мертвые мухи зла
Шрифт:
Кудляков вошел в раж, начал размахивать руками, лицо его покраснело и приняло отчаянно-революционный оттенок.
Ильюхин вздохнул:
– Ты в эту чушь сам-то веришь?
– Массы верят только в чушь!
– взвился к потолку.
– Уж не обижайся чем круче ложь, тем больше доверия! А уж западные благополучные люди - они все, как один, на сказках братьев Гримм выросли! Поверят. Как преподнести...
– Ладно. Я пока с "перепиской" продолжаю. Ты... Если что нового или непонятного - нос по ветру!
– Не сомневайся.
Зоя Георгиевна постучалась среди ночи. Открыл,
– Поди опять приставать станете...
– А ты возражаешь?
– похлопала его по щеке.
– Я не одна...
Из темноты вынырнул Войков. Был он в сатиновом грязном халате и стоптанных башмаках. На голове бандитская кепка набекрень.
– Не удивляйтесь, товарищ Ильюхин...
– вытер ноги, тщательно закрыл дверь.
– Садитесь. Есть разговор.
Ошеломленный Ильюхин едва не сел мимо стула. Надо же... И фамилию произнес правильно, и ведет себя нормально. Шут гороховый...
– Вот что...
– устало проронил Войков.
– Чаю не найдется ли?
Зоя начала раскочегаривать примус, Войков заговорил:
– Что я имею в виду? Кино с живыми Романовыми, как бы и расстрелянными, но - живыми - при всей парадоксальности такой дезинформации, и в самом деле убедит и друзей красной России, и ее недругов. Слух пошел, газеты пишут, а мы - нате вам! Подавитесь! Это была инсценировка в чистом виде! Совсем неплохо! Но ведь как без Юровского? Скажем, на Белобородова - наплевать. Шаю я беру на себя - он согласится, я уверен. Как всякий провинциальный еврей, он в глубине души обожает розыгрыши! Я знаю это, сам таков. Но - Юровский?
– Войков нервничал.
– Обманем, - уверенно сказал Ильюхин.
– А что, у вас есть какие-нибудь условия? Соучастия? В данном случае - вашего?
– Не "соучастия", молодой человек, а просто участия! Это две разницы, согласитесь. Ну...
– замялся, вздохнул.
– У императрицы Алексашки на шее одна штучка...
– потер ладонь о ладонь.
– Штучка... Я видю... Вижу, да? Я вижу ее во сне. Это... Вы не проболтаетесь?
И поскольку обращался он к Ильюхину, тот вытаращил глаза:
– Никак нет!! Ну?
– Вот, пожалуйста...
– Зоя поставила перед Войковым чашку с чаем, он прихлебнул и, обжегшись, заговорил, прерывисто дыша: - Когда Николашка с Сашкой женихался - там, еще в Германии, он преподнес ей... рубиновый перстень! А она ни разу его не надела! И вот я обнаруживаю этот перстень у ее... у нее, да? На шее! А? На золотой цепочке! Мне не перстень - в смысле золота и на цепочку эту всласть наплевать, но рубин, рубин... Его сумасшедший, темный, темно-красный цвет - он же символизирует нашу революцию, нашу победу! И кровь наших боевых товарищей! А? Я буду хранить этот перстень - в память о сих днях - до своей смерти. А потом передам в музей нашей партии! Ведь будет такой музей, ведь будет, товарищи! В итоге, резюмируя: если вы станете способствовать... Ну, скажем, вы, товарищ Ильюхин, в силу ваших удивительных взаимоотношений с подлой семейкой - не отпирайтесь, у меня информация наиточнейшая...
Ильюхин замер: но ведь дано указание, приказ такой дан - войти в доверие! А он рассматривает как измену, что ли? Кто-то чего-то уловил и донес, донес,
– ...посему, - закончил Войков, - я полагаюсь на вас, милый мой. Перстень этот мы отдадим арбитру или, точнее, ростовщику, роль которого и сыграет товарищ Зоя. Которая, как известно, кому-то там... ну, и так далее...
– рассмеялся.
– Когда все будет комильфо: "семейка" - у вас, "артисты" - далеко, - вы мне оный перстенек и вручите. Можно совсем не торжественно...
Произнеся эти слова, Войков открыл дверь задом и вывалился в темноту.
– Фрукт...
– сказала Зоя.
– Но - иного выхода нет, и не то чтобы третьего не дано, не дано и второго. Ты как? Займемся?
– Иди ты...
– отмахнулся.
– Сейчас впору в бане попариться, смыть с себя. А у тебя на уме... Одна дрянь.
– Ну и глупец.
– Толкнула дверь, оглянулась.
– А есть в тебе, Ильюхин, нечто... Твое либидо соответствует моему, вот я и ярюсь.
– И исчезла.
– Да...
– сказал Ильюхин в зеркало.
– До основанья. И уж какой там мятеж... Дерьмо одно. Говно.
– Вот второе письмо, - Николай протянул двойной тетрадочный лист. "Офицер" прямо предлагает бежать...
– Что вы ответили?
– напрягся Ильюхин.
Царь посмотрел на дочерей, они стояли молча, Мария - лицом к окну.
"Что она там видит?
– удивленно подумал Ильюхин и вдруг понял: - Свое, прежнее... Бедная Машка..."
– Мы ответили...
– Николай сделал ударение на "мы", - мы ответили, что бежать не хотим и не можем. Нас силой привели в этот дом. И только сила может вывести нас отсюда. Мы можем быть похищены. Силой! И только силой!
– Вы правильно ответили... Прошу вас: будьте осторожны.
В столовой увидел Медведева. Тот стоял у камина, смотрел в зеркало и подкручивал усы.
– А-а, товарищ Ильюхин...
– осклабился.
– А ты знаешь, что тобою интересовался комиссар Войков? Твоими тесными связями с плюгавой семейкой?
Сразу захотелось дать в зубы и уйти.
– И что ты ответил?
– Правду. Что ты - слабый, податливый и оттого революции - вреднючий.
– А он что?
– А он...
– Медведев растерянно затряс пальцами, словно танцевал какой-то нелепый танец.
– А он, представь себе, - засмеялся, потом обрадовался и сказал: "Наше дело - правое!" И ушел. А?
– А ты дурак, парень. И знаешь - почему? Тебе комиссар доверил агентурное наблюдение за мной, а ты - обосрался. Язык у тебя - до пола. Как пиписька у жеребца. Дошло?
– Я же по-товарищески...
– заскулил Медведев, мгновенно уловив страшный оттенок ильюхинских слов.
– Сережа, друг, да я за тебя... Вот, святой, истинный крест!
– Рванул гайтан на груди - крестик в руке, порванная бечевка раскачивается, словно маятник.
– Я... Да я...
– Заткнись...
– тихо посоветовал Ильюхин.
– Тебе насладиться требовалось - моим страхом, моим унижением. А в результате - ты и сам по уши в сортире! И запомни, падаль: шаг туда или сюда - я мгновенно докладываю Юровскому!