Месть из прошлого
Шрифт:
– Не нам судить, бояре, кто на деле был отцом государя Ивана Васильевича, – тихо сказала инокиня Марфа за его спиной. – Великий князь московский Василий Иванович или боярин Телепнев. Бог с ними! О мертвых непочтительно толковать – грех.
Тут Марфа перекрестилась, у многих бояр руки тоже потянулись крестное знамение сотворить.
– О другом вам патриарх толкует. Была у нас одна панночка – царица Елена Глинская. Что принесла нам? Скажу, если послушаете, – голос Марфы окреп. – До нее, до Елены, государь наш Василий Иванович сколько прожил с супругой, венчанной Соломонией?
Помните ли, как вслед за ней хлынули католики да лютеране поганые на Москву? Зачем они нам здесь опять? Чего хотят? Раскол, смуту сеять. Мало смут у нас было? Вот теперь другая панночка в Кремле нашем православном засела. Зачем? Чтобы патриарха русского римским папой заменить? Дождетесь – заменит, глазом моргнуть не успеете. Опоганят, разрушат православные церкви, в костелы ходить будете!
Воевать не устали ли? Как польский приемыш пришел к нам, Москва почитай каждый год горела. Смуты не прекращаются. А почему? Порядка нет. Дело до Русской земли нет никому. Загляните в сердце мое, увидите в нем жалость ко всем вам беспредельную. Время пришло из пепла смут Московию восстанавливать.
По-прежнему молчали бояре, уткнулись сопящими носами в пушистые воротники парадных шуб. Говорить было нечего. От смуты устали все. Права Марфа – не дело это: польку на трон сажать.
И всего-то четыре года правила Маринка с ныне покойным Димитрием Иоановичем, а порядка до сих пор нет. Боярские кланы все переругались меж собой – то Шуйские тянут к престолу жадные руки, то Годуновы, то Бельские с Глинскими. А если у них право есть, то почему у меня, Черкасского, права такого нету? Или у боярина Кобылы? Или у Воротынских, Бельских, Колычевых, Головиных, Мстиславских? Тоже роды древние, все Рюриковичи.
А главное – слухи нехорошие ползли ото всех сторон, что Маринка-то не от Дмитрия-царя затяжелела, уж больно плох он был, болел все или на ратном поле сражался. А… от кого? Да кто ж его знает. Вон сколько пригожих кавалеров навезла с собой! Все мазурочки танцевала. И что же тогда получается, опять чужого, не царской крови отпрыска, на престол Московский сажать?
– А если Иван Васильевич-то не сын царя Василия, а и правда Ивашки Телепнева? – подтолкнул Кобыла под локоток Черкасского. – А? Ведь тогда и впрямь у Дмитриева наследника прав-то меньше, чем у любого из нас.
Черкасский прятал глаза в кустистых бровях. Что сказать в ответ? Ловко Филарет все обделал. И дело вовсе не в сплетнях о Елене Глинской и ее Телепневе… Или о Маринке и ее польских воздыхателях. Это все сплетни для глупых баб.
Для бояр хитрец Филарет другое выдумал… Ишь: еретики, католики наводнили страну… Только он, что ли, за православие радеет? Как быстро лукавый владыка забыл, что от Дмитрия получил сан митрополита Ростовского в селе Тушино. Там и наследника Дмитриева крестил. А теперь грязью бывшего царя поливает. А ведь Дмитрий ему не чужой – брат троюродный…
Черкасский все так же молча перевел глаза на Михаила Романова. Тихий юноша, робкий, незлобивый.
По лицам бояр Филарет уже видел, что партия выиграна, и незаметно улыбнулся бывшей жене. Та только глаза скромно прикрыла да голову незаметным движением к Борису Морозову повернула.
У Филарета тут же испортилось настроение. Удержал на красивом лице ласковое выражение всетерпения, а в душе буря закипела. Вот кто все играючи испортить может – вредный, всесильный в Кремле, молодой боярин Бориска – как «серый кардинал». Филарет измучился с ним.
Долго еще толковали бояре, но не шумно, примиренчески. Ушли уже в сумерках сырого февральского вечера, подкравшегося незаметно, перед всенощной. Сын Михаил тоже тихонько вышел, поцеловав прежде руку отцу и матери.
Остались в быстро темнеющей трапезной Филарет, Марфа да Борис Морозов. Молодой боярин смело смотрел прямо в лицо Филарета, насупленный, огромный, гневный, как разбуженный медведь-шатун. Вот возись теперь с ним.
– Негоже это – воевать против одинокой вдовицы, – сказал он упрямо, не спуская глаз с Филарета.
– Да не война это против одинокой вдовицы, – застонал в голос Филарет, не в силах больше сдерживать раздражение против боярина.
«Не одинокая вдовица, а матерая волчица, вот, кто она. Сколько намутила за шесть лет – за век не расхлебаешь. Зубами вцепилась в трон московский, намертво, не хочет обратно в затрапезный Самбор возвращаться. Срам один, а не царица. Вот наследие Димитрий оставил, тьфу ты…»
– За Мариной сильная католическая церковь стоит, – с гневом молвил Филарет. – Скажи, Борис Иванович, зачем нам католики сдались? Смута в стране и раскол в церкви – дальше что будет? Неправда царит всюду. Бери нас голыми руками – та же Польша с Литвой. Армии нет. Шведы в Новгороде заседают. Ляхи Смоленскую землю и все Черниговские забрали в вечное пользование. Народ голодает. Денег в казне нет. Что Дмитрий твой обещал народу? «Бог свидетель, никто не будет в моем царствии нищ или беден. Последнюю сорочку разделю со всеми». А на деле что получилось? А Марина – что смыслит в политике? Только наряжаться в срамные одежонки может…
– На каком языке говорить будем? Никак на польском, боярин? – ласково вмешалась Марфа.
Взяла за руку Морозова, тот засопел, но руки не выдернул – дал себя усадить на лавку. Марфа рядом присела, стоял один Филарет.
– Маринкин-то сын по-польски болтает с матерью. Русский плохо знал, пока не отобрали дите в семью дядьев. Да и Дмитрий Иванович на польский все сбивался. Не помнишь такого?
Упрямо молчал Морозов. Набычившись, склонив лобастую кудрявую голову вниз, всем видом своим говорил: «Не согласен!»