Место назначения неизвестно
Шрифт:
— Интеллектов? — переспросила Хилари.
Он кротко кивнул:
— Да. И нет ничего интереснее, чем коллекционировать их. Понемногу, мадам, я собираю здесь весь цвет мировой мысли. Молодые люди, только их мне доставляют сюда. Молодых, многообещающих людей, достигших определенного успеха. Однажды ленивые народы мира проснутся и обнаружат, что все их ученые постарели и одряхлели и что все молодые мыслители мира, врачи, химики, физики, хирурги находятся здесь, у меня. И если им понадобится ученый, или хирург для проведения пластической операции, или биолог, то им придется покупать его у меня!
— Вы хотите сказать… —
И опять мистер Аристидес легонько кивнул:
— Естественно. В противном случае… в ней не было бы смысла, не правда ли?
— Да… — сказала Хилари. — Мне тоже так казалось.
Она глубоко вздохнула.
— Но вы же понимаете, — почти извиняющимся тоном продолжил мистер Аристидес, — ведь это моя профессия. Я ведь финансист.
— И вы хотите сказать, что во всем этом нет никаких политических целей? Вы не стремитесь к мировому господству?..
Он укоризненно взмахнул рукой.
— Не стремлюсь быть Богом, — ответил он. — Я человек верующий. Это профессиональное заболевание всех диктаторов — желание стать Богом. Пока я им еще не заразился. — На мгновение он задумался и сказал: — Но это может случиться. Да, это может случиться… Но пока еще, слава Богу, я от него не страдаю.
— Но как вам удается заполучить себе всех этих людей?
— Я покупаю их, мадам. На свободном рынке, как любой другой товар. Иногда покупаю за деньги. Значительно чаще покупаю их идеи. Молодые люди такие мечтатели! У них есть идеалы. У них есть убеждения. Иногда покупаю их безопасностью… тех, кто нарушил законы.
— Это многое объясняет, — пораженно произнесла Хилари, — объясняет то, что так озадачивало меня во время поездки сюда.
— Вас что-то озадачивало во время поездки, вот как?
— Различие целей. У Энди Питерса, американца, явно левые симпатии. А Эрикссон фанатично верит в сверхчеловека. Хельга Нидхайм — образец самого заносчивого и самонадеянного фашиста. Доктор Баррон… — она заколебалась.
— Да, он приехал ради денег, — закончил за нее Аристидес. — Доктор Баррон — цивилизованный циник. Он не питает никаких иллюзий, зато он горячо и искренне любит свою работу. Ему нужны деньги, деньги в неограниченных количествах, чтобы продвигаться вперед в своих исследованиях. — Потом добавил: — Вы умная женщина, мадам. Я это сразу заметил в Фесе. — Он коротко усмехнулся. — Вы не знали этого, мадам, но я специально приезжал в Фес, чтобы понаблюдать за вами. Или скорее я сделал так, чтобы вас привезли в Фес и я смог бы за вами понаблюдать.
— Понятно, — проговорила Хилари.
Она обратила внимание на восточный стиль перефразирования предложения.
— Мне было приятно думать, что вы приедете сюда. Так как, если вы меня понимаете, на мой взгляд, здесь не очень много интересных людей, с которыми можно было бы поговорить. — Он развел руками. — Эти ученые, биологи, химики так скучны. Возможно, они и гении в своей области, но для общения очень неинтересны. И жены их, — добавил он задумчиво, — обычно тоже очень скучны. Мы не поощряем здесь присутствие жен. Я разрешаю женам приезжать только по одной причине.
— По какой?
Мистер Аристидес сухо сказал:
— В тех редких случаях, когда муж не в состоянии выполнять свою работу должным образом,
— А вы не считаете, что такое происходит постоянно? Здесь, в конце концов, как в тюрьме! Конечно, они будут бунтовать! Первое время, по крайней мере.
— Да, — согласился мистер Аристидес. — Это естественно и неизбежно… Как будто вы впервые сажаете птицу в клетку. Но если вольер у птицы достаточно просторный, если у нее есть все, что ей необходимо, — подружка, зернышки, вода, веточки — все, что нужно для жизни, она в конце концов забудет, что когда-то была свободной.
Хилари передернуло.
— Вы пугаете меня. Честное слово, вы пугаете меня.
— Здесь вы научитесь понимать многие вещи, мадам. Могу вас заверить, что даже если все представители различных идеологий, приехавшие сюда, разуверятся в своих идеалах и начнут бунтовать, в конечном итоге им все равно придется ходить по струнке.
— Вы не можете быть в этом уверены, — возразила Хилари.
— Нельзя быть уверенным абсолютно ни в чем, согласен с вами. Но тем не менее девяносто пять процентов за то, что я прав.
Хилари посмотрела на него с чувством, близким к ужасу.
— Чудовищно, — сказала она. — Это же просто банк ученых! У вас здесь банк мозгов!
— Вы совершенно точно выразились, мадам.
— И из своего банка вы собираетесь в один прекрасный день снабжать учеными тех, кто вам больше заплатит?
— Грубо говоря, это моя основная цель, мадам.
— Но вы не можете послать куда-нибудь ученого так, как послали бы машинистку.
— Почему нет?
— Потому что стоит вашему ученому опять оказаться в свободном мире, как он откажется работать на своего нового нанимателя! Он опять станет свободным.
— Совершенно справедливо. Значит, придется применить соответствующую, ну, скажем, процедуру.
— Процедуру?
— Вы когда-нибудь слышали о лоботомии, мадам?
Хилари нахмурилась:
— Операция на мозге?
— Ну конечно. Первоначально она была применена для лечения меланхолии. Я излагаю вам это не медицинскими терминами, мадам, а словами, которые понятны и вам, и мне. После операции пациент не испытывает больше желания совершить самоубийство, утрачивает чувство вины. Он становится беззаботным, его не мучают угрызения совести, и в большинстве случаев он становится послушным.
— Но операции не на сто процентов удачные, не так ли?
— В прошлом — да. Но здесь мы сделали большие шаги в решении проблемы. У меня есть три хирурга: русский, француз и австриец. При помощи разнообразных операций по пересадке тканей и точного воздействия на мозг они постепенно приближаются к доведению пациента до такого состояния, при котором гарантируется покорность и контролируется воля без неблагоприятного воздействия на умственные способности. И в конце концов представляется возможным, что мы сможем так управлять человеком, что, сохраняя нетронутым свой интеллектуальный потенциал, он будет проявлять полную покорность. Он примет с радостью любое предложение, обращенное к нему.