Между жертвенником и камнем. Гость из Кессарии
Шрифт:
Пришел на Форум и увидел бы все, чем богат и разнообразен мир. Египетское стекло?
Пожалуйста! Нумидийскую слоновую кость? Готовь только серебряные денарии с профилем императора, что можно выменять у менялы. Скифское золото, которого теперь и на Боспоре-то не сыщешь? Сколько угодно!
Еще больше удивил Андрсмена круглый, как пиксида, в которой его жена хранила румяна, храм Весты, богини домашнего очага. Он слушал рассказы окружавших его путешественников, что священный огонь в этом храме день и ночь поддерживают жрицывесталки, давшие обет целомудрия, и только качал головой. Надо же: даже консулы обязаны были уступать дорогу весталке, а если она встречалась осужденному, которого вели на казнь, то преступника отпускали на свободу.
«И почему я не римлянин?
– с сожалением подумал Андромен.
– Отдал бы свою дочь в весталки, то-то уважение было ей и почет мне, отцу!»
Но он тут же богобоязненно произнес про себя отвращающую молитву, так как вспомнил, какие наказания ждут провинившихся весталок. Ту, по чьей вине гас огонь, безжалостно секли розгами. А нарушившую обет целомудрия, живой закапывали в землю.
И уж совсем поразил Андромена храм Януса Квирита. Нет, не своим видом. Что удивительного в соединенных между собой каменных воротах? Пусть даже и обращенных на восход и закат солнца. В Кесарии было немало храмов куда красивее.
Кесария - переименованный в честь римских Цезарей Пантикапей, столица Боспорского царства, нынешняя Керчь.
Эвксинский Понт - Черное море.
Удивительным оказалось то, что двери этого храма бога началам конца, по древнему римскому обычаю, открывались во время войны для молитв о победе и закрывались, когда наступал мир.
На этот раз ворота были широки распахнуты. Значит, Рим снова вел с кем-то войну.
«Интересно, с кем?» - подумал Андромен. Сколько городов объехал он со своим другом Трифоном, прежде чем пристать к римской гавани, но во Фракии, Македонии, Пергаме, - всюду было спокойно.
Тучный пожилой сенатор в белоснежной тоге, сквозь которую просвечивала широкая пурпурная полоса1, что-то втолковывал удивительно похожему на него лицом и фигурой молодому римлянину.
Андромен прислушался.
– За целых пятьсот лет двери этого храма закрывались лишь два раза и то на несколько дней!- говорил сенатор.
– А прадеду нашего нынешнего императора, божественному Августу всего за сорок лет удалось это сделать трижды! Но ты совсем не слушаешь меня, Авл!
– упрекнул он глазеющего по сторонам молодого римлянина.
Андромен проследил за взглядом Авла и увидел вышедшую из круглого храма девушку в белом одеянии. Волосы ее были разделены на шесть прядей и заплетены в отдельные косички. Лицо - прекрасно и недоступно, словно статуя работы великих эллинских мастеров. Казалось, она никого не замечает вокруг.
– Весталка, весталка!
– послышался почтительный шепот.
«Ай, да Трифон, вот спасибо тебе, что уговорил меня поехать с собой! Где бы я еще увидел весталку!» - восторженно подумал Андромен, вспоминая события трехмесячной давности, когда он случайно встретился в харчевне со своим давним приятелем, моряком из Херсонеса.
Помолившись за удачу, один Гермесу, а другой - Посейдону, они осушили по кубку приличного вина, и Трифон спросил:
– Где собираешься торговать?
– В Синопе!
– ответил он.
– Или Геракле. Моя рыба и рыбный соус всюду нужны.
– Это верно, - согласился Трифон.
– Но Синопа тоже стоит на Понте Эвксинском, И в ней тебе вряд ли дадут за наших угрей и скатов хорошую цену. Поехали со мной!
– Куда?
– В Рим!
Широкая пурпурная полоса на тунике римлянина означала его принадлежность к сенаторскому сословию.
– В Ри-им?
– недоверчиво протянул он тогда и вспомнил, что херсонеситы, действительно, изредка ездили торговать в римскую столицу. Они вообще кичились перед ними, боспорцами, своей дружбой с Вечным городом. А когда на них нападали скифы или сарматские племена, то почему-то обращались за помощью не к императорам, а к боспорскому царю Аспургу.
– Поехали!
– уговаривал его Трифон. – Ты продашь там c большой выгодой рыбу, а взамен привезешь стеклянную посуду и краснолаковые вазы!
– Что я буду с ними делать в Кесарии?
– сомневался он.
– У нас своих сосудов некуда девать!
– А мы продадим часть у меня в Херсонесе, а остальное сбудем скифам в Крыму.
Соглашайся, - настаивал Трифон.
– Ведь ты кроме нашего моря ничего и не видел! Что станешь рассказывать детям, когда они вырастут? А я, между прочим, по пути в Рим зайду в гавани нескольких столиц!
Андромен согласился. Они загрузили на судно Трифона хорошо просоленную рыбу, вкатили амфоры с рыбным соусом, затолкали в трюм несколько десятков сарматских пленников, которых моряк купил во время последнего плавания в Танаис. И отплыли из Херсонеса.
И вот теперь, выгодно распродав рыбу, Андромен стоял на самом Форуме и смотрел на сенаторов, римские храмы, даже весталку!
«Еще бы живого императора увидеть!
– с затаенной надеждой вдруг подумал он и окончательно развеселился: - То-то бы разинули рты соседи, если б я рассказал им о Калигуле!»
Об этом императоре в Кесарии ходило столько слухов, что не снилось даже Августу. И все они были на редкость противоречивыми. Привезшие известие о смерти Тиберия купцы рассказывали, что римский парод плакал от счастья, когда власть перешла к его приемному сыну Гаю Цезарю Германику или просто – Калигуле2. Сенаторы и простолюдины боготворили его, называя «голубком» и «дитяткой» потому, что родным отцом нового императора был человек редкостной доброты и порядочности Германик, а матерью - не менее благодетельная Агриппина.
Танаис - античный город в низовье Дона с крупнейшим рабским рынком Северного Причерноморья.
Калигула - т. с. «сапожок». Это прозвище Гай Цезарь получил, в качестве лагерной шутки,потому что воспитывался среди воинов и носил одежду рядового легионера.
Кесарийцы переглядывались, слушая о том, как во время болезни Калигулы многие знатные римляне давали обет биться на арене и отдать свою жизнь ради его исцеления, но верили купцам. И как было не верить, если в дни похорон Германика скорбь стояла над всем римским миром. Даже надменный царь царей, парфянский Артабан в знак траура отказался от охот и пиров с вельможами!