Между
Шрифт:
— Любишь азиатскую кухню?
— Мне кажется, я просто люблю поесть, — улыбнувшись, ответила я, а мой новый родственник вдруг рассмеялся так открыто и искренне, что я невольно сама начала смеяться.
— Так всегда говорил твой отец. Он тоже любил вкусно поесть, — отсмеявшись, сказал дядя Миша с ностальгией в голосе и улыбкой на лице.
Я разглядывала мужчину перед собой и пыталась его понять. Мне показалось, что между ним и моим отцом были тёплые братские чувства. Было видно, что он скучает по нему. Я не знала своего отца, лишь напридумывала себе романтических фантазий о нём. Это всё, что мне
— Расскажите мне о нём? — тихо попросила я.
Мужчина внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Алиса, давай договоримся, что с этих пор мы только на «ты», хорошо? — и я согласно кивнула в ответ. — Твой отец был хорошим человеком… во всех смыслах этого слова. Он был отличным братом и замечательным отцом, пока… не погиб. Безумно любил читать, поэтому у нас дома всегда были горы из книг, — на этом моменте он улыбнулся так тепло, как будто мысленно перенёсся в те года. — Мы думали, что Паша выберет какую-то творческую работу, потому что он всегда что-то писал, зарисовывал, придумывал, но в итоге он выбрал работу в полиции.
— Почему? — искренне удивилась я, тоже не понимая такого выбора.
— Паша был сторонником справедливости. Он терпеть не мог, когда кого-то несправедливо наказывали или обвиняли, а виновные выходили сухими из воды, поэтому, когда он пришёл домой и заявил родителям, что подал документы в университет МВД, мы лишь приняли его выбор и поддержали. Отец, конечно, лелеял надежду, что он одумается, но это было тщетно.
— Почему ваш отец… — я запнулась на этом слове — почему его отец? Это было не так. Он был их отцом и моим дедом. — Дед… — с трудом сказала я, чувствуя себя непривычно. — Почему дедушка не хотел, чтобы папа там учился?
— Годы были не самые лучшие для такой работы, криминальные хроники так и пестрели событиями, а если учесть наш семейный бизнес, то… отец просто боялся за сына.
— С папой что-то случилось на работе?
Я не могла сказать, что испытываю по этому поводу какую-то боль или тоску, ведь я не знала своего отца, но вот печаль была…
— Можно и так сказать… — дядя Миша произнёс эти слова с такой болью и сожалением в голосе, что я невольно поймала себя на мысли о том, что он, возможно, чувствует себя виноватым по каким-то причинам.
Он замолчал и смотрел куда-то в сторону, а я разглядывала его профиль. Казалось, что он боролся со своими же эмоциями. Нам уже принесли еду, а он всё также сидел, не шелохнувшись.
— Дядя Миша, — аккуратно позвала я.
Он словно очнулся ото сна и посмотрел на меня, как-то удивлённо и даже сконфуженно.
— Прости, я задумался.
— Ничего страшного. Можно спросить?
— Да, конечно. Всё, что угодно.
— Вы вините себя в смерти папы? — спросила я, и его глаза моментально округлились от удивления. — Мне просто так показалось, — тут же спохватилась я, потому что фиг его знает, как он может рассудить мои слова, которые я вот так бросила в лоб.
— Если честно, — он прочистил горло, — то, да.
Я
— Почему? Простите, если задаю такие неудобные и неприятные вопросы…
— Нет-нет, ты правильно делаешь. В тот год я попал в передрягу. Как выяснилось, наши партнёры оказались из криминального мира и хотели подмять под себя всех, но я этого не хотел. Вследствие чего произошла неприятная ситуация. Твой отец вмешался, но в результате погиб.
— Он защищал Вас грудью?
— Нет, в то время я сидел дома, как он мне и посоветовал.
— Вы давали на него наводку?
— Нет, конечно, нет.
— Папа работал в полиции, а те ребята были преступники?
— Ты всё правильно поняла.
— Тогда папа выполнял свою работу и погиб на службе? Так?
— Верно… — хриплым голосом сказал мой дядя.
— Тогда почему… почему Вы… — я тут же поправила себя, вспомнив о договоре, — ты винишь себя? Мой папа защищал не просто своего брата, но и невиновных людей, которых было немало, я думаю. И сколько их ещё могло быть? Он защищал пострадавших… Этих людей посадили?
— Да. Они получили наказание.
— Тогда почему ты испытываешь вину, а не гордость за то, что твой брат спас жизни? Я не знаю своего отца, но верю, что он был героем, и горжусь им. Попробуй и ты… — я улыбнулась ему, видя, как он ошарашен.
Я и сама, если честно, удивилась, не понимая, откуда у меня такие слова взялись. Говорят, чужая душа потёмки, а мне казалось, что для меня даже моя собственная душа непроглядная тьма, зато в чужих можно хоть что-то разглядеть.
Дядя Миша смотрел на меня со смешанными чувствами и, видимо, не мог их понять, поэтому не знал, что сказать.
— Я тебя не виню… — тихо сказала я, глядя ему в глаза. Я знала это чувство.
У каждого оно своё. Моё какое-то сгорбленное, несчастное, сидело в клетке моей души и постоянно что-то нашёптывало, как мантру. И хотелось что-то сказать в ответ, прокричать, воспротивиться, но оставалось только протяжно и тоскливо выть, потому что нельзя было говорить о своих чувствах, нельзя было жаловаться, нельзя было показывать свою боль… У кого-то вина вызывала страх, а у меня — боль и злость, которые перетекали в отчаяние. И что с этим делать, я не знала. В умных книжках писали, что нужно принять, пропустить через себя и отпустить. Как?! Как мне это сделать? Покажите инструкцию? Как я пойму, что оно ушло? Что я при этом почувствую? Каждый раз, когда я пыталась, оно как будто разворачивалось ко мне и тянуло свои длинные, костлявые, серые, мерзкие щупальца, и никак не хотело отпускать. А я задыхалась в этом, тонула в вине за своё существование.
— Спасибо, Алиса.
— А моя мама… Почему она была против нашего общения?
Это, пожалуй, был один из главных вопросов для меня, и я, наконец, получила возможность приоткрыть завесу тайны.
— Она винила меня в смерти Паши и говорила, что расскажет нужным людям о моих тайнах, грозила расправой моей семье, говорила, что, если я буду лезть в вашу жизнь, пострадают моя жена и дочь.
— Простите…
— За что ты извиняешься?
— За свою маму, за то, что она была больна, но никто не хотел принимать очевидное…