Мгновение - вечность
Шрифт:
– Дал я, между нами, Виктору Агееву совет... Знаешь какой? Выступи, говорю, на митинге, как лейтенант Кулев. Заверь командование: так, мол, и так, желаю бить ненавистных оккупантов... Кулев выступил, его тут же послали...
– Какой Кулев?
– Без тебя прибыл, штурман, лейтенант Кулев. По ошибке или как, не знаю: штурман, а попал в наш полк. Кантовался в штабе... Выступи, говорю, как Кулев, тебя сразу в боевой расчет поставят, пошлют на задание... Неловко, говорит Агеев. В грудь себя стукать не умею. Получается вроде как выставляюсь... Совесть моя чистая.
– Правильно считает.
– Ты говорливый стал, Паша... Донесение напишешь подробно, - повторил адъютант.
– Мы тебе звездочку нарисуем. Как истребителю...
Звездочек тогда еще не рисовали.
Летчик-истребитель Амет-хан Султан извещал наземные службы об одержанной им победе, бабахая из пистолета в воздух. Летчик-истребитель
Столь устойчивое тяготение к рисованному знаку - не сродни ли оно мужицкому желанию вплести на праздник в гриву своего Серка-кормильца нарядную тесемку? И разве не переносит летчик на боевую машину, на самолет, чувства, которые дед его и прадед, не вылезавшие из борозды, связывали с конем? "Мой брат Иван нынче на "Фордзоне" пашет, а я на "ишаке", - говорил курсант Сталинградского летного училища Венька Лубок.
...Под Валуйками, когда немец ломил на восток и дня не проходило без потери, старший лейтенант Баранов, сняв в бою "юнкерса", вывел на борту своего истребителя красную звездочку. "Возможно, не все из нас уцелеют, - объяснил Баранов, - звездочка скажет, как мы дрались..."
Звездочка как знак победы в воздушном бою утвердилась.
Узнав ее историю от адъютанта, Гранищев сказал:
– Если как истребителю... Такое отличие было ему по душе.
Кризис Сталинграда, назревая, в армейских штабах отзывался не так, как в районе Рынка, и на заволжских аэродромах иначе, чем на переправах, работавших под огнем. Сказывался он и на личных отношениях.
После 23 августа, когда штаб 8-й воздушной армии, за день до катастрофы переброшенный удачливым начальником штаба в левобережный совхоз, чудом уцелел, и после прорыва к Волге немецких танков, остановленных, но не разбитых летчиками Егошина, - после этих штыковых ударов, полученных городом в ближнем бою, в отношениях командарма Хрюкина и командующего ВВС Новикова произошла перемена. Взаимные симпатии, отличавшие бывшего сельского учителя и бывшего усердного ученика-переростка, уступали место сухости, жесткости, затяжным угрюмым паузам. Не потому, что командарм Хрюкин и командующий ВВС Новиков стали хуже думать друг о друге: война выстуживала тепло человеческого общения. Она в нем не нуждалась. И вдали от фронта, в столичных штабах и управлениях, чутких к затрудненному дыханию Сталинграда, боязнь за личную судьбу вытесняла сострадание к ближнему, участливость. "Революция не позволяет нам быть сентиментальными!" - говаривал начальник ГлавПУРа. Провалив Керчь, где только убитыми было потеряно свыше ста тысяч, он по возвращении в Москву первым делом потребовал от командующего ВВС Новикова "убрать Сосина", одного из лучших летчиков отряда, обслуживающего высшее крмандование РККА. "Больно разборчив Сосин... "Есть минимум, нет минимума", - брюзжал генерал.
– А меня Ставка затребовала, я из-за хваленого Сосина в Ставку опоздал!" Унижением такого мастера, как майор Сосин, им же дважды представленного к награде, начальник ПУРа подчеркивал прочность собственного положения. Еще категоричней был он в общей оценке ВВС. "Главное, Александр Александрович, - напутствовал он Новикова перед Сталинградом, - обеспечить преломление первомайского приказа товарища Сталина в сознании летного состава, особенно истребительной авиации". Не любя недомолвок и не теряя лица, он за день до того, как был с треском снят и разжалован, дал молодому командующему ВВС, отбывавшему выправлять положение юго-западного фронта, рекомендацию: формировать в действующей армии штрафные эскадрильи... В штабе Новикова эта проблема не обсуждалась.
В левобережном совхозе Новиков поселился в избе, на задах которой взвод охраны отрыл на случай бомбежки окопчик. "Как у вас в Ленинграде, на Дворцовой площади", - заметил Хрюкин, знакомя гостя с расположением штабных служб. "Вашу заявку постарались выполнить, - отвечал ему Новиков.
– Привезли двух шифровальщиков, две пишущие машинки, комплекты полетных
– Моей армии?.. Восьмой воздушной?.. Летчик, сталинский сокол - и штрафные эскадрильи?! Но бойцовские качества летного состава, подавляющего большинства... трезво-то говоря, объективно... Смелости нашим летчикам не занимать. Зачем же для них средства устрашения?.. Какой от них прок?..
– Есть такое мнение, - печатал Новиков на землице след - один, второй, третий...
С рассветом Хрюкин выехал в район Рынка, на рацию наведения, выдвинутую по его приказу против танкоопасного участка. Дежурный вручил ему кодовую шпаргалку на картоне, написанную от руки, двумя карандашами: красным и синим. Вчерашний позывной истребителей "Ротор" заменялся "Сиренью". Другая новость: ночью немцы на том берегу купались. "Жарко им стало", - осадил дежурного Хрюкин, противясь неслужебным разговорам о фрицах... "Мазута на воде в два пальца, а они ухают, визжат, как бабы, бултыхаются..." - "Жахнули бы для веселья, минометная батарея рядом!.." - вспомнил Хрюкин Баранова: на донском еще берегу, под Вертячим, в том примерно месте, откуда немецкие танки рванули на Сталинград, Баранов и его ведомый застукали роту автоматчиков, начавшую купание, "и дали жизни из четырех стволов". "Ты, Гордеич, начал, ты и докладывай", - настаивал Баранов возле КП, не замечая, что Хрюкин, подымавшийся из землянки, их слышит. "Не могу, товарищ командир, меня смех разбирает... Кто в кусты, кто в воду с головой, как утица, только мокры ж..ы сверкают..." - докладывал Баранов, пунцовый от азарта и смущения. Встречу с купальщиками Баранов опустил. Напарник слушал его, кривя рот, лицо летчика светилось злобой, понятной Хрюкину и близкой...
В 9.17. командир эскадрильи капитан Д., возглавлявший шестерку "ЯКов", обозначил себя в эфире позывным "Сирень-два" и запнулся... смолк. "Этот?" переспросил Хрюкин дежурного, всматриваясь в плотный строй истребителей, выходивших на Рынок. "Он, - подтвердил дежурный.
– Он самый, "Сирень-два", тянет выводок навстречу "юнкерсам". Неравная схватка требовала от капитана какой-то предприимчивости, инициативы... не вести же бойцов на заклание! Прикрыться солнцем (солнца не было), использовать облачность (небо было мглистым), набрать высоту... Действовать внезапно, дерзко, с напором... Но капитан, как видно, сомлел в душе. Не пересекая Волги, стал отваливать в сторону, в сторону... вверх по течению. Уклонялся от встречи в буквальном смысле. Страх овладел капитаном и повел его, а ведомые, как бараны - за ним. Уступая поле боя "юнкерсам", выходившим на худосочный наш заслон, истребители отдали "лаптежникам" на растерзание оборонительный рубеж, с таким трудом воздвигнутый. Он был раздавлен и проутюжен.
Под грохот бомбежки Хрюкин затребовал к аппарату командира полка. Аэродром истребителей не отвечал. "Достать!" - рявкнул Хрюкин, и связь, похоже, ему повиновалась: "Слушаю вас, товарищ первый!"... Подкатила заляпанная комуфляжем "эмка" Новикова. Видел или не видел командующий ВВС позорище авиации над Волгой, Хрюкин не знал. Весь во власти стыда и гнева, он дожидался, пока Новиков подойдет к радиофургону. Он хотел, чтобы Новиков слышал его разговор. Присутствие Новикова поднимало накал его объяснений. "Гнешься, как трава! кричал он в трубку.
– И на ответственных у тебя постах не комэски!.."
Тут же, на рации, отдал он капитана Д. под трибунал, пообещав каждому, кто сыграет труса, штрафную эскадрилью...
Ночью, подрабатывая текст, занесенный под его диктовку в рабочую тетрадь, он писал: "Отдельные ловчилы и паникеры из среды летного состава своей трепотней создают вокруг немцев несуществующий ореол их непобедимости, преимущества, бегут с поля боя, оставляя без защиты, в одиночестве против численно превосходящего врага подлинных патриотов, героев нашей Родины. Но подлецы не поколеблют воли народа. Бесстрашный летчик-истребитель, как сержант Сузюмов Н. И., сбивший в неравном бою над Волгой одного "юнкерса" лично, а второго - в группе, будет всегда побеждать врага. Таких немец не осилит, от таких немец сам погибнет, от таких он и потерпит свой неминуемый полный крах..."
Рыжеволосый костромич Сузюмов... Житейские невзгоды еще не отпечатались на его лице, но видна усталость. И - успокоенность ожесточенного до крайности человека. В отличие от него, Хрюкина, - в Испании или Китае, - этот парень никому ничего не доказывал. Он делал на Волге то, чего никто другой за него не сделает. "Таких, как Сузюмов, штрафная эскадрилья не замарает, - рассудил Хрюкин.
– А капитан Д. пусть хлебает, что заслужил. Пусть отмывается. Все цели одинаковы. Легких в Сталинграде нет. Для малодушных штрафная как чистилище, возможность искупить свою вину перед народом..."