Мифы Первой мировой

Белаш Евгений Юрьевич

Верцинский приводит пример, как штаб гвардейского полка в первом же бою при подготовке атаки случайно оказался позади пулеметного взвода, усиленно обстреливаемого противником. В результате командир полка, генерал–майор Пфейфер был смертельно ранен и вскоре скончался, тяжело ранен старший штаб–офицер, полковник Крузе, и тяжело контужен полковой адъютант, штабс–капитан Мацкевич.

Кроме того, убыль лучших офицеров при трудностях снабжения приводила к бес­контрольности солдат и росту мародерства уже в Восточной Пруссии и Галиции октя­бря—ноября 1914 г.

К весне 1915 г. в строю осталось от 1/3 до 2/5 кадрового состава. Батальонные командиры и большая часть ротных — кадровые; младшие офицеры — военного времени.

Попов позднее вспоминал о ситуации весны 1915 г.: « У меня в роте было 203 гре­надера при двух офицерах. Полк был доведен до полного количества штыков… некоторые

роты имели младших офицеров, что считалось большой роскошью». Но при этом даже в элитной части « гренадерский состав полка был молодой по возрасту, средний уровень колебался от 22—30 лет, прекрасным по боевым качествам и совер­шенно необучен в смысле боевой подготовки. Да было и немудрено. В запасных пол­ках их обучали прапорщики, только что выпущенные из школ, в большинстве сами имевшие туманное представление о всех воинских Уставах и тактике современной войны, а главное не знавшие солдата и не умевшие к нему подойти. Но самое большое зло заключалось в отсутствии винтовок. Я в середине 16–го года побывал в запасном полку и видел кунсткамеру огнестрельного оружия, которым обучались бу­дущие пополнения. Не удивительно, что приходили маршевые роты, не умевшие заря­жать винтовок. Таким образом, меткость огня, как результат обученности войск стрельбе, сама собой отпадала. И в этот период войны, и во все последующие — стрельба ружейная давала лишь случайные поражения. Поражение достигалось простым засыпанием определенной площади свинцом». Примечательно, что этот же автор ранее отмечал великолепную стрельбу кадровых частей в начале войны.

По замечанию Козьмина (конец апреля): « Пехота была уже не та: старые гренаде­ры, которых осталось не более 300—400 человек на полк, шли все впереди, а попол­нение из запасных старых сроков службы, в плохо пригнанном обмундировании, в са­погах не по мерке, не поспевали за головой колонны». То же отмечал и Корольков (июль): « Слава этих дивизий[12–й и 13–й Сибирских] была заработана теми, кто остался на полях сражений, а здесь из испытанных бойцов было не более 7—8 %. Все остальное — сырой матерьял, не закончивший обучения и так грубо брошенный вперед». Незнамов писал, что « мы уже в 1915 г. имели вместо настоящей армии что-то вроде милиции в худшем понимании ее».

И снова собранные резервы стремительно тают в первых же боях (Галиция, май): « Терять времени было нельзя. Я подал знак и вышел вперед перед ротой. Быстрым шагом шла рота. С места начались потери. Еще не прошли мы и пятидесяти шагов, как были ранены мой младший офицер и фельдфебель. Мы двигались в каком то аду, прямо в лицо бил немецкий пулемет. Уже после боя мне разсказывали, что когда рота отошла шагов на 50, ее уже не было видно за разрывами падающих снарядов и только временами в дыму и в облаках пыли мелькали одиночные фигуры. Наконец идти стало невыносимо. Около меня свалились два гренадера, получившие один 8, а дру­гой 6 пуль из пулемета. Остановиться на том месте, где мы были, было невозможно, пришлось отойти шагов 40 назад и окопаться во ржи.

Продолжай немецкая артиллерия стрелять по тому месту, где мы залегли, мы были бы поголовно уничтожены. Через час мы этого боялись меньше, так как уже успели выкопать одиночные окопы в рост человека глубиной.

Немного разобравшись, выяснилось, что я потерял из роты в короткий промежуток убитыми и ранеными 130 человек, оставалось на лицо 65 чел. со мной… Полк поте­рял в один день убитыми и ранеными свыше 2000 гренадер… 21 Мая утром на нашем участке вел атаку Грузинский полк. Правее полотна атаку вела 2–я бригада и также безуспешно. Уже тысячи трупов кавказских гренадер устилали поле боя; от трупного запаха мы буквально начинали задыхаться. Мы не одержали даже временного успеха».

По замечанию Степуна, « маршевые роты, скверно обученные, сразу же, как мясо в котлетную машинку, попадали в атаку — и гибли, без счета, без смысла и без поль­зы».

Опять-таки, первыми страдают наиболее подготовленные, укомплектованные и бое­способные части. Например, лейб–гвардии Гренадерский полк 10 июля потерял до 60 % состава. По подсчетам Торнау, август: « От первого баталиона остались к концу боя 125 человек, без единого офицера. От 4–го — 208, при одном офицере, прап. Бенуа. 9–я рота фактически не существовала. Общие потери полка достигли 1300 че­ловек» при обычной численности лейб–гвардии Преображенского полка в 4000. При ежедневных боях « наши соседи, части Заамурской

дивизии, имели по одной винтовке на двух стрелков и ходили в бой, подбирая у убитых недостающие винтовки. Недостаток в патронах и особенно в снарядах, был чрезвычайно острым. Измученные боями, обезсиленные громадными потерями, не имея за собой поддержки артиллерии, некоторые из гвардейских частей начинали терять свою стойкость, и винить их в этом нельзя было…

3–го сентября… па лицо в строю оставалось 10 офицеров, а со штабом полка и обозами — 22. Число солдат не многим превышало 1000 человек».

Осенью 1915 г. в строю осталось от 10 до 20 % кадрового офицерского состава. Фактически за первые 10—12 месяцев войны были потеряны лучшие офицерские (и сол­датские) кадры, особенно во время летнего отступления 1915 г., и восстановить командный состав пехоты оказалось невозможно. 13 сентября 1915 г. полковник Се­менов, начальник штаба корпуса, докладывал начальнику оперативного управления штаба 10–й армии о качестве дружин ополчения: « Наши дружины горестны. Когда вче­ра направили их для заполнения промежутка у Лейпуны, солдаты плакали, офицеры тоже не были на высоте положения. Офицер Генерального штаба, приданный нами ополченской бригаде, говорил, что достаточно одного чемодана, чтобы дружины рас­сеялись». Гильчевский, еще конец марта: « Дружины были вооружены старыми винтов­ками Бердана. Патроны к ним были с дымным порохом давнего изготовления, отсырев­шие, так что при выстреле некоторые пули падали в нескольких шагах от стрелков, а во время боя цепь окутывалась густым дымом. Боевая подготовка дружин была очень слабая. Мне рассказывали, что при отступлении дружин от города Черновицы они при обороне нередко копали окопы фронтом не к противнику, а в обратную сто­рону — так плохо они ориентировались в поле».

И такое не удивительно, если командир ополченской дружины в 1000 человек — присяжный поверенный, бывший за 20 лет до войны прапорщиком артиллерии. Команди­ры рот: мировой судья, акцизный чиновник, 2 присяжных поверенных — ни один из них в армии ранее не служил. В начале 1916 г. даже в гвардейских частях и побли­зости от фронта не всегда уделяли внимание обучению — из-за грязи « нечего было и думать о ведении каких-либо серьезных занятий в поле, и солдаты большей частью занимались по избам». Должного отбора в школы прапорщиков не было, не хватало обучающих кадров.

До мировой войны чин подполковника офицер армейской пехоты получал в возрасте 45—50 лет, прослужив уже лет 25—30. Не только капитаны, но и штабс–капитаны были уже солидными офицерами. К осени 1917 г. потери офицеров убитыми и ранеными со­ставляли обычно 400—500 % состава, в редких случаях — 300 %.

А кто пришел им на смену? По подсчетам В. В. Чернавина, ко времени фактического окончания войны офицерский состав был примерно следующим: прапорщики, подпоручи­ки — совсем молодые офицеры, выпущенные из военных училищ ускоренного типа не ранее 1916 г.; в больших боях первой половины войны участия не принимали. Штабс–капитаны и небольшая часть капитанов — тоже офицеры военного времени, но уже за­хватившие первый период войны. Штаб–офицеры и большая часть капитанов — офицеры мирного времени. Значительную их часть составляли молодые офицеры мирного време­ни, начавшие войну младшими офицерами; старые, опытные ротные и батальонные ко­мандиры мирного времени среди них могли встретиться лишь в виде исключения. В результате от 50 до 75 % офицерского состава полноценной войны в сущности не знали, имея опыт лишь сидения в окопах. Полный курс военного училища мирного времени закончили лишь 4 % офицеров (вероятно, на штабных должностях), 32 % закончили военные училища мирного времени, и подавляющее большинство, 59 %, закончили только школы прапорщиков. 5 % были произведены в офицеры за боевые отличия, не имея военного образования, при этом две трети из них — после революции, когда условия производства в первый офицерский чин были облегчены до крайности.

Как писал генерал Брусилов, попадались полки, где за время войны состав обер­нулся 9—10 раз, причем в ротах уцелели только от 3 до 10 кадровых солдат. Из кадровых офицеров в полках уцелели по 2—4, да и то зачастую раненых. Остальные офицеры — молодежь, произведенная после краткого обучения и не пользующаяся авторитетом ввиду неопытности.

По выражению Будберга, « выяснилось, что армия не может существовать на офице­рах четырехмесячного курса обучения или, как их называли между собой солдаты, на четырехмесячных выкидышах; офицеров этих надо было доделывать, и это можно было осуществить только на фронте; их надо было воспитать, и это могли сделать только сами части, но не прямо в боевой, а в смеси из боевой и прибоевой обстановки».