Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Шрифт:
Однажды я шел около Обкома, кто-то назвал мою фамилию. Я оглянулся и увидел Петра Лугового. Мы поздоровались, людей проходило и стояло около нас много. Я умышленно с ним разговаривал громко. Хотел, чтобы мой «хвост» знал, о чем мы говорили с ним. Луговой даже заметил мне: «Что ты, Ваня, глухой стал? Почему ты так громко разговариваешь со мной?» От него я узнал, что вместе с ним приехал в Ростов и Шолохов М.А., остановились они в Новой гостинице. Луговой дал мне номер и сказал, если будет время, чтобы я пришел к концу дня к ним. Я был безгранично рад, так как я до этого ничего не мог придумать, через кого передать Шолохову о данном мне задании. Жена моя не могла этого сделать, так как за ней следили, а другому человеку, которого я плохо знаю, доверить нельзя. Я сейчас же добился срочного свидания с Гречухиным. Он меня принял немедленно, и я рассказал ему о встрече своей с Луговым и что здесь Шолохов, и что я приглашен к ним в гостиницу. Он был доволен, что я ему все рассказал, так как мой доклад, по-видимому, совпадал с докладом «хвоста». Я потребовал разрешения встретиться с Шолоховым и Луговым, мотивируя тем, что «я должен им сказать, что приеду в Вешенскую. Лучшего случая не придумаешь. Не могу же я ни с того ни с сего приехать в Вешенскую, тем более, что этот вопрос с Вами, т. Гречухин, обсуждался специально». Через час он мне разрешил встречу с Шолоховым М.А., которой я был безгранично рад, что я смогу теперь предупредить Шолохова, т. е. я выполню один из главных пунктов своего плана.
Когда я пришел в гостиницу, там был один Луговой, которого я вызвал в уборную. Он удивился, что я не могу разговаривать с ним в номере. На что я ответил, что там разговаривать опасно. Я тебе, Петя, скажу такое, что у тебя волосы поднимутся.
Рассказав существо данного задания, я его просил, чтобы он повлиял на Шолохова, чтобы он этот вопрос не поставил перед Евдокимовым и Гречухиным. «Ты должен понять, – сказал я, – что это может привести к тому, что я буду убит немедленно и их разоблачить не смогу, но главное не во мне, а в том, что они убьют Шолохова. Вам сделают аварию автомашины, и Вы не доедете до Вешенской».
Луговой понял меня и согласился со мной. Мы решили с ним Шолохову рассказать на окраине города, когда они выедут на машине в Вешенскую.
Мы сели в машину, и я поехал их провожать. Я знал, что если я расскажу Шолохову о полученном мною задании, он это воспримет с недоверием. Я на это смотрел трезво. Так оно и получилось. Действительно, когда я рассказал Шолохову и сообщил, что его хотят убить, он посмотрел на меня подозрительно, и на лице было выражение недоверия. Разговор этот происходил около Россельмаша на шоссейной дороге около автомашины.
Мне было очень неприятно, что Шолохов принял сообщение с подозрением и недоверием. Я помню, что я очень горячо доказывал ему, что нужно немедленно ему уехать из Вешенской и спасти свою жизнь. Луговой меня поддерживал. Я им сказал, что сделаю все, чтобы сообщить об этом в ЦК. Перед отъездом Шолохов мне сказал: «Ну, пиши в Центральный Комитет обязательно, а мы с Луговым подумаем, что нам нужно сделать». Я был доволен и этим ответом Шолохова. В конце разговора я сказал М.А. Шолохову, чтобы он вел себя осторожно. Лучше будет, если он выедет из Вешенской, и об этом не говорить никому дней 7—10, так как это время мне нужно будет для побега из Ростова.
Они уехали, а я остался один. Я очень боялся одного, что Шолохов М.А. поставит этот вопрос в Обкоме, тогда я погибну, а вместе со мной погибнет и он.
После их отъезда я пришел в Облотдел МГБ. Гречухин мне задал вопрос: «Ну что, проводил их и все выполнил, что тебе поручалось?» Я сообщил, что задание его выполнено, и я в ближайшее время выезжаю в Вешенскую. Гречухин был очень доволен и сказал, что все люди и машины, нужные мне для отъезда, подготовлены. Далее предложил с его заместителем Эпштейном уточнить еще раз план операции на конспиративной квартире, заметив, что в плане я не предусмотрел кличек. Их надо иметь на Шолохова, его жену, тестя, Лугового, Логачева, Красюкова. «Мы с Эпштейном придумали клички, посмотрите, понравятся ли они Вам?» Затем Гречухин позвонил Эпштейну и сказал: «К тебе сейчас зайдет т. Погорелов, обсудите еще раз с ним план, как мы договорились, и после этого еще раз вместе его обсудим».
Во время разговора с Эпштейном у меня была одна мысль: «Как бы получить от них какой-либо документ и тогда можно бежать». Эпштейн стал мне рассказывать, как проехать на конспиративную квартиру.
У меня в этот момент появилась заманчивая идея: я достал свою записную книжечку и попросил Эпштейна начертить мне план, как доехать до конспиративной квартиры. Эпштейн безо всяких возражений взял мою книжечку и начертил своей рукой этот план, название улиц, остановку трамвая. Получив этот план, поехал на конспиративную квартиру. Я был очень доволен тем, что хотя и небольшое, но имею доказательство о разговоре с ним. Запись своей рукой в моей книжке мог сделать только неопытный или неумный чекист.
У меня оставался теперь один нерешенный вопрос – как убежать. Я принял такое решение: при любых условиях нужно добиться, чтобы они дали мне оружие, имея его, я должен пойти даже на убийство людей, с которыми буду ехать, и убежать.
На конспиративной квартире мы с Эпштейном обсудили план операции и, когда все было уточнено, я задал ему вопрос: «А когда Вы дадите мне оружие и что никакого оружия не признаю, кроме нагана».
Эпштейн твердо мне заявил: «Мы с Гречухиным этот вопрос обсуждали и решили, что ты поедешь без оружия». Я стал протестовать, сказав: «Что же Вы меня посылаете на такую операцию и без оружия. Вы что, мне не доверяете? Хотите, чтобы меня там безоружного задушили?»
Эпштейн заявил мне: «Наоборот, мы твою жизнь хотим обезопасить, и тебя будут охранять наши люди день и ночь, и тебе нечего беспокоиться об этом».
Я понял, что они этот вопрос обсуждали и я оружия не получу, поэтому оружие для своего побега использовать не могу.
После этого решил взять с собой железный тяжелый прут, им оглушить ночью шофера, взять у него оружие (оружие он должен иметь обязательно), если со мной будет ехать еще кто-либо, я должен уничтожить их и после этого бежать. Этим еще прибавится одно обвинение против меня, но у меня другого выхода для побега не было.
Создавшаяся обстановка требовала принять такое жесткое решение.
Я попросил у Гречухина разрешение поехать в Новочеркасск к жене и сказать ей, что по заданию Обкома выезжаю на месяц в командировку, Гречухин разрешил выехать мне на следующий день.
Находясь в гостинице, мне почему-то захотелось проверить, ходит ли за мной «хвост» или нет. Я пошел в магазин, взял бутылку рислинга, две булочки и сыру и поехал на троллейбусе к Россельмашу; сошел на последней остановке и пошел к зеленым насаждениям. Солнце уже село, но еще было светло. Я думал, если за мною будет «хвост», я сяду в лесочке и выпью тогда бутылку вина, а завтра доложу Эпштейну, что было скучно и я ездил к Россельмашу, а затем вернулся в гостиницу.
Я подошел к густому лесочку, посмотрел кругом – никого не было видно, тогда я пошел дальше по лесонасаждениям и вышел к железной дороге – тоже никого не было видно, вышел в степь, стало темнеть. Я убедился, что слежки за мной не было. Я шел все дальше и дальше; стало совсем темно. Убедившись, что «хвоста» нет, я принял решение – бежать. Я придумывал, где же мне скрыться? В близлежащих хуторах и ст. Аксайской знакомых и надежных людей у меня нет. Поэтому в населенные пункты я заходить не имею права. В степи днем скрыться негде. С рассветом на мой розыск будет мобилизовано все. И решил за ночь дойти до Займища и скрываться в камышах. Часто выезжая на охоту в Займище, я хорошо знал выезды и въезды, даже самые глухие места, куда я и направился.