Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
Но время было другое, не кони – техника работала на полях, облегчая труд хлеборобов. Да и условия были другие, чувствовали люди внимание, заботу о них. Об этом говорил Шолохов, а я наблюдал, любовался им, степенным, по-крестьянски неторопливым, сдержанным в жестах, немногословном. Вот он наклонил голову, слушая. Поднял, лицо затеплилось улыбкой при обращении к механизаторам. Вот стал колючим, резким. Это в разговоре с нерадивым руководителем хозяйства. А вот сказал обреченно, став рядом с подсолнухом:
– Здесь, что ли?
Это когда нас поймал фотокорреспондент «Огонька» и умолил Михаила Александровича «на один-единственный кадр». Шолохов посмотрел на подсолнух, разгладил усы и пошутил:
– На контрасте снять хочешь: какой расцветающий подсолнечник – и рядом увядающей, стареющий Шолохов. Знаю я вас.
В те же дни мы объезжали колхоз его имени. Заехали на ток. Люди, увидев, приветствовали Михаила Александровича. Ему не хотелось отрывать их от слаженной работы.
– Собьем весь настрой, – сказал он мне.
Я показал на часы:
– Сейчас обеденный перерыв будет. Поедим вместе с ними и поговорим.
– Тебя, наверно, твоя Мария Даниловна дома не кормит, так ты и пробавляешься по колхозным столовым, – улыбнулся Шолохов.
– Правильно. А за что меня кормить, если я дома почти не бываю? Знаете, какой большой район стал. Раньше было пять, теперь один. Чтобы знать обстановку, дня не хватает, приходится прихватывать ночи.
Раздался звон от ударов по рельсу.
– Что это? – спросил Шолохов.
– Шеф-повар к столу приглашает, – подошел секретарь парткома Иван Михайлович Бондарев.
– А я подумал, что это звонят в честь приезда первого секретаря райкома.
– Нет, – сказал Бондарев. – Если бы в честь секретаря, то пришлось бы больно часто звонить, он нам много внимания уделяет.
– Ишь ты, – покачал головой Шолохов.
Колхозный обед Михаилу Александровичу понравился: наваристый борщ, мясо с картофельным пюре и холодный, прямо из погреба, казачий взвар. К тому же обед прошел быстро и нашлось время для беседы. Шолохов похвалил колхозников, их хозяйство шло в гору. Но предупредил, чтобы не закружилась голова от успехов и не случилось, как с совхозом «Терновой», который после головокружения покатился с горы. Просил задавать вопросы, сказать, какие есть затруднения, какая требуется поддержка от него как депутата, от райкома партии.
Ответила за всех бойкая колхозница Валентина Ушакова. Она поблагодарила Михаила Александровича за заботу. Как же после этого, сказала она, мы можем спуститься вниз. Совесть не позволит. Перечислила, какие есть нужды: затянулось строительство школы и больницы, нужна асфальтированная дорога до Вешенской.
Когда колхозники разошлись по рабочим местам, Шолохов закурил. Курил он, на беду, много и все подряд: папиросы, сигареты, самокрутки. Сказал руководителям колхоза: школу и больницу вы возьмите на себя, разберитесь, почему их долго строят, дорогой я займусь сам.
Вскоре все наказы колхозников были выполнены. Так было, я знаю, всегда. Работавший во время войны первым секретарем Боковского райкома партии Тихон Антонович Зеленков рассказал мне как-то о событиях далекого 1943 года. Собрали тогда верхнедонские колхозы нищенский урожай, сеять озимые было нечем, и техники после оккупации не соберешь. В домах хлеба тоже – хоть шаром покати. Ума не мог приложить секретарь, что делать. И тут звонок от Шолохова: «Чем думаешь, Тихон, людей кормить? Завтра жду у себя».
Приехал Зеленков к Шолохову, а там уже другие секретари горюют. Михаил Александрович письмо им показал на имя секретаря ЦК партии, народного комиссара земледелия Андреева. Посоветовался с ними и послал. В двухнедельный срок правительство решило освободить верхнедонские районы от хлебозаготовок, выделило продовольственную и семенную ссуды, лес, тракторы, комбайны. В тяжелую пору продолжающейся войны выделило на каждого члена семьи колхозника по шесть пудов хлеба.
Побывал после этого Тихон Антонович в дуленковском колхозе «Искра» на обсуждении постановления правительства и услышал, что сказала одна из колхозниц: «У меня пять душ детей, муж на войне убит. Хату разбило бомбой, живу в блиндаже. Думала – погибну. И вот радость. Мне дали лес, делают хату, выделили хлеба тридцать пудов. Теперь я снова заживу. Товарищ секретарь, передайте Михаилу Александровичу Шолохову от всех вдов низкий земной поклон и пожелания ему здоровья и счастья».
У Шолохова было правилом не оставлять без ответа ни одного обращения, ни одного письма к нему. Двери его дома были открыты и для маститого литератора из столицы, и для начинающего автора из далекого края, и для крупного специалиста, и для рядового сельского труженика. Эту черту шолоховского хлебосольства, как сумел, выразил в своем стихотворении наш местный поэт, учитель Михаил Николаевич Ковалев:
И снова гляжу, отрываясь с трудом,Туда, где за ДономЗнакомый с обложек писателя домС просторным балконом.Недаром стоит он у всех на виду.К хозяину этого домаЗа важным партийным советом идутРаботники из райкома.Идут хуторяне по разным деламК писателю-депутату.Идут, если сына жена родила,Отпраздновать дату.Идут погутарить про «нас» и про «них»,Событий ворочая кипы.Идут поклониться создателю книг Читатели и прототипы…Письма приходили разные: с просьбами, жалобами, криками души. Но случалось, и нелепые. Однажды в Лазаревке, под Сочи, открыли ресторан и назвали его «Курень Мелехова». Директор ресторана решил поделиться с автором «Тихого Дона» своей «идеей» – нарядить официантов ресторана в казачьи костюмы. Шолохов, прочитав письмо, возмутился неумной затеей.
«Уважаемый Георгий Владимирович, – написал он. – Разрешите мне со всей прямотой сказать Вам, что в поисках «экзотики» у вас получается явный перебор… Нельзя, мне кажется, больше оскорбить национальные чувства (а также сословные), нарядив официантов в черкески или в казачью форму. И те и другие – исконно свободолюбивые люди, никогда и никому не прислуживающие, – и вдруг угодливо шныряющие с подносами… Вы об этом подумали? И кавказцу, и донскому казаку можно с ходу отравить пребывание в таком ресторане, не говоря уже об аналогиях, которые кое-кому могут прийти на ум. Думается, никто не будет возражать против архитектурной формы ресторана, но что касается обслуживающих – это дело тонкое, и подходить к нему нужно соответственно, чтобы не попасть на страницы «Крокодила», а хуже – «Правды» или «Известий», и не быть осмеянным на весь Союз. Популяризировать «Тихий Дон», сделав его героев официантами, согласитесь, не очень умно. Таково мое твердое убеждение».
Михаил Александрович обычно обращался ко всем по имени, ко мне – в зависимости от обстановки: официально – по имени-отчеству, по телефону часто называл комиссаром, а соседом – в быту, на охоте и рыбалке. Охотником он был страстным и удачливым, но в то же время скромным и дисциплинированным. Шел в засаду, в гон, куда попадал его номер. Начала охотничьего сезона не пропускал.
В тот год, который мне вспомнился, уже полсезона охоты на зайцев, лис, волков и кабанов прошло, а Михаилу Александровичу все некогда было взять в руки ружье.