Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
В другой раз я пробыл в Вешенской восемнадцать дней. Мне давно уже пора было ехать в Москву и в Ленинград по делам, но Михаил Александрович со дня на день откладывал мой отъезд: ему необходимо было что-то поправить во второй книге «Поднятой целины», ее уже можно было бы печатать, труд завершен, но он не спешил отдавать ее, всматривался в каждую фразу, думал, трогал слова.
– Сегодня закончу, и завтра вместе поедем, – каждый день говорил Михаил Александрович, и в ожидании того дня, когда мы поедем, я стал писать рассказ. Трудно он мне давался, каждое слово казалось не тем, каким бы должно быть в этом доме, где рядом, за стеной, трудится Шолохов. Но рассказ все же был написан. Называется он «В ее городе».
– Почитай, – как-то вечером сказал Михаил Александрович.
– Он еще не готов, – ответил я. И в тот день, верно, рассказ еще не был совсем готов.
– Ну-ну, – ответил Михаил Александрович.
Прошло дня два, и он опять напомнил о рассказе. Я уже мог бы его прочитать, закончил, но мне стало страшно, к тому же в памяти возник один вечер. Это было в Москве, Михаил Александрович рассказал два изумительных рассказа, которые, к сожалению, никогда не будут написаны им на бумаге, – один про коня и второй из времен гражданской войны. Их невозможно было слушать без волнения, слезы навертывались на глаза. Шолохов – могучий рассказчик, рассказывает так же, как и пишет, с обилием точно увиденных великолепных деталей, с глубинами душевного состояния героев, достоверно зная материал, с громадной любовью к человеку и прощая и наказывая его за добро и зло, как в самой жизни.
– Почему вы их не напишете? Они же готовые. Их надо печатать! – сказал я.
– Нет, – словно всматриваясь в прошлое и думая о будущем, вздохнув, не сразу ответил он. – Я опоздал с ними. Теперь надо другое…
Эти слова следует запомнить: не писать ради того, чтобы только написать… Надо знать, зачем ты пишешь, нужно ли это сегодня?
Я так и не осмелился прочитать свой рассказ и жалею, до сих пор жалею… Какую я упустил редкостную возможность, чтобы мой рассказ в рукописи послушал Михаил Шолохов!
– Вот все шлют книги с дарственными надписями: «На Ваш строгий суд», – как-то вскоре, разбирая очередную почту, сказал Михаил Александрович. – А как я могу судить, если книга уже вышла, тут я ничем помочь не могу, другое дело – рукопись.
Я понял: это упрек мне, и все же и тут не решился прочесть рассказ. Страшно было… Но позднее прислал другой – «В родных местах»2. Этот рассказ был мне дорог своей мыслью, ради чего и написал-то я его. И послал в Вешенскую, мне очень важно было знать мнение Михаила Александровича. Но получилось так, что быстро он прочесть не смог: дела писательские, дела депутатские, поездки за границу – все это требовало своего времени, и когда я в Москве встретился с М.А. Шолоховым, то рассказ уже был напечатан в «Неве». К этому времени Михаил Александрович только что вернулся из Америки.
– Вот еду в Вешки и сразу же прочту, – сказал он мне при встрече.
А через день после его отъезда появилась в «Литературной газете» статья «Именем солдат» одного московского литератора3, в которой рассказ подвергался резкой критике, вплоть до политических обвинений.
Поднялся шум. Кто был согласен со статьей, кто не согласен. И знакомые и незнакомые мне люди звонили по телефону из Москвы. И ленинградцы, приходя на квартиру, показывали «открытые» письма автору статьи. Мне дорого было их участие, но я ждал слова Шолохова. И позвонил ему. Он уже знал статью, прочитал и рассказ.
– Кто ж ему дал право говорить от имени солдат, – донесся из Вешенской голос Михаила Александровича, – я ведь тоже солдат.
– Что вы скажете о рассказе? – спросил в волнении я.
От оценки Шолохова для меня зависело все.
– Нормальный рассказ. Надо защищать его, бороться!
И как мне легко стало! Нет, я не ссылался на авторитет Шолохова, но я знал партийное мнение Шолохова и уже отстаивал свою точку зрения, чувствуя рядом локоть друга. А нападки были серьезные – двое предлагали исключить меня из рядов КПСС. Потом на заседании бюро Ленинградского обкома партии обвинения в мой адрес были признаны несправедливыми.
Я никогда не устану изумляться разностороннему, необычайно живому интересу М.А. Шолохова к жизни, к литературе, к искусству. Еще раз мне довелось быть в Вешенской вместе с датскими писателями. О датской литературе Михаил Александрович говорил с полным знанием места и значения в ней приехавших к нему писателей. Он называл десятки книг, говорил об их содержании – порой поощрительно, порой усмешливо, с чем-то не соглашаясь, говорил и о манере письма. К сожалению, я ничего не записывал, я не мог этого делать, слушая Шолохова. Но отлично помню, как одобрительно относились датские писатели к каждому высказыванию Михаила Александровича. Потом он говорил о творчестве семидесятилетнего Ханса Кирка, и Ханс Кирк, сухой, строгий старик, внимательно и чутко слушал каждое слово Михаила Шолохова.
О Шолохове можно много рассказывать, но много уже написано. Поэтому, чтобы не повторять известное, я и рассказал только о том, что знаю по личным наблюдениям и что касается моего литературного дела.
Очевидно, не один я вижу в великом писателе пример, ощущаю его всегда рядом.
Е.П. Серебровская
Девятнадцатая глава
Время все расставляет по своим местам, иногда и довольно быстро. Много было написано книг о великом переломе в деревне, но «Поднятая целина» Михаила Шолохова более всех других выдержала испытание временем. Оказалась наиболее значительной, живой, яркой книгой о русских советских людях той поры.
Припоминаю: первая книга «Поднятой целины» при появлении своем воспринималась как нечто вполне законченное. Однако сам автор так не считал. Его замысел требовал развития основных линий, необходимости дать острее почувствовать накал классовой борьбы. Ведь масштабы борьбы этой в конечном счете очень велики. Она и элемент внутренней жизни в стране, но с рождением Советской власти, с началом эпохи Октября суть ее поймешь только тогда, когда осознаешь и международный ее аспект, ее значение уже не только местного характера.
Чрезвычайно интересно проследить в романе постоянное переплетение серьезного, подчас трагического даже, и комического, диалектику жизни, ощущая и передавая которую Шолохов все глубже завоевывает доверие читателей. В связи с этим хочется подчеркнуть: образ деда
Щукаря несет в себе нагрузку серьезнейшую; убери его – и романа не станет. Сила шолоховских книг, на мой взгляд, именно в ощущении диалектического развития жизни через борьбу противоположностей, в ощущении противоречивости жизни, которое при этом не мешает самому автору занимать четкую принципиальную позицию. Однако позиция эта никогда не навязывается, к ней автор нас подводит, оставляя читателю удовольствие самому сделать вывод из фактов жизни.