Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
Точно так же и в «Поднятой целине» мысли и чувства героев развиваются одновременно. Буржуазные критики называют пламенную революционность Нагульнова «фанатизмом». Как фанатик представлен Нагульнов и в книге Симмонса, и в книге Мучник. Конечно, Нагульнов – натура прежде всего эмоциональная, горячая. Но, отвечая его чувствам, революционная эпоха, насколько возможно в тот короткий срок, развила его сознание. Он во многих случаях научился сдерживать необузданные порывы своих чувств. Из истории его семьи известно, что в прошлом его родичи действовали почти слепо, не рассуждая. За перерытые кусты картошки уморили соседскую свинью, а распалясь в своей злобе, дошли до убийства. Макар Нагульнов потому и стал другим, что не только почувствовал ненависть к собственности, но и понял, какое зло она несет людям. Это осознание было для него огромным открытием в жизни, поэтому он борется против старого мира с такой страстью. Нагульнов сразу схватил идею колхозной жизни. У него редкая способность в малом деле видеть то, что соединяет его с большим, умение ухватиться за главное. Макар научился обобщать. Кроме того, он оказался самородком-следователем. Он блестяще выслеживает Тимофея Рваного, точно выходит на след Островнова.
В последних статьях о Шолохове, посвященных в основном выходу «Донских рассказов», появилось немало нового в оценках творчества писателя. Наблюдается некоторое признание темы революции в его искусстве; критики более спокойно, чем раньше, рассуждают о революционном гуманизме художника, точнее освещают борьбу двух лагерей на Дону. Возможно, этому способствовали «Донские рассказы». Возможно… «жизнь учит» (хотя зарубежные критики очень не любят это выражение).
На выход «Донских рассказов» откликнулось литературное приложение к американской газете «Таймс». Рецензент заявляет, что Шолохова вдохновляет мысль о «благословенном восходе великих событий». «Несмотря на жестокость изображаемых событий, – пишет он, – писатель умеет наполнить свои рассказы солнечным светом» [43] .
43
«Times Literary Suppliment». N-Y, 1961, p. 861.
Критик Ивар Спектор из «Сатерди ревю» с одобрением отзывается о такой стороне шолоховских произведений, которая раньше вызывала особую неприязнь критиков, приписывалась «жестокости» художника. Спектора привлекает мастерство конфликта: «Он (Шолохов. – И. С.) особенно мастерски передает атмосферу напряженности, в каждом рассказе своя кульминация и своя трагедия» [44] .
Даже Мучник о «Донских рассказах» отзывается иначе, чем о «Тихом Доне» или «Поднятой целине». Чувствуется, что о рассказах она писала позже, в иное время.
44
«Saturday Review». 1962, Febr., p. 24.
Но заблуждением было бы думать, что Шолохов «принят» теперь за рубежом как революционный писатель со всеми его истинными достоинствами. Буржуазные критики стараются всеми силами нейтрализовать революционное влияние Шолохова на читателей.
Революционная страстность художника, его убежденность коммуниста и пламенная любовь к Родине именуются одним страшным словом – «национализм». Этим словом буржуазная критика хочет оттолкнуть от Шолохова читателей. Она хочет убедить их, что вся любовь, которую Шолохов несет человеку, – только для русских и согревается ненавистью к другим народам. Поэзия природы и родного края не должна подкупить читателя – ведь, опять-таки, Шолохов любит лишь свой край и ненавидит все остальное. Особенно используются для этой цели два произведения: «Они сражались за Родину» и рассказ «Судьба человека». Справедливый гнев русского человека против самой реакционной силы в мире – фашизма рассматривается как… «шовинизм». Настойчиво пропагандируют такое мнение о писателе в Западной Германии, проскальзывает оно и в главе о Шолохове из книги Мучник.
В чем же сила художника? Отчего кипит вокруг его имени такая борьба? Разумеется, дело здесь отнюдь не в «шовинизме», не в изображении «примитивных» людей и страстей. Сила Шолохова в его народности, в любви к Родине, отвечают его друзья. Все передовое человечество принимает Шолохова как своего художника. Профессор Мак-Дональд, вручая Шолохову диплом доктора в Сент-Эндрюсском университете, заявил: «Его герой – простой человек. Рабочий, солдат, крестьянин… Он создал для нас и для будущего произведения суровой красоты…» [45]
45
«Daily Worker», 1962, Apr. 24.
«Наука ненависти» писателя взывает к любви и человечности. Так понимают Шолохова те, кто протягивает к Советскому Союзу руку дружбы. Немецкий критик М. Лайте пишет: «Мы вновь завоевали нашим мирным трудом доверие и даже любовь Лопахиных, Стрельцовых и Звягинцевых» [46] .
Солнечный свет патриотизма в произведениях Шолохова притягивает к нему сердца людей разных наций, согревая их любовью художника, который озабочен «судьбой человека» на земле.
46
«Soniitag», 1960, № 16.
Б. Челышев
«И торите дорожки…»
В августе 1962 года в результате автомобильной катастрофы трагически оборвалась жизнь одного из старых коммунистов Дона – Петра Акимовича Красюкова.
Судьба ветерана революции и гражданской войны была связана с Доном, с Михаилом Шолоховым, героями его книг. Оборвыш-парнишка в семье безземельного крестьянина-дончака; подпасок, батрак; потом доброволец Красной гвардии, продкомиссар и партийный работник.
С 1930 года, когда Петр Акимович Красюков приехал в станицу Вешенскую, подружились они с Михаилом Александровичем Шолоховым. Связывали их работа, традиции революционного казачества, общие друзья, проводившие колхозную революцию в Вешейском районе… Писатель увидел в Красюкове черты закаленных коммунистов-ленинцев, их он и воплотил в своих любимых образах – Давыдове, Нагульнове, Разметнове.
Лет пять назад на квартире у писателя Анатолия Калинина я впервые познакомился с директором винсовхоза Петром Акимовичем Красюковым. Высокого роста, плечистый, он даже и по внешнему виду напоминал могучих трудовых казаков, которых мы встречаем чуть ли не в каждой главе «Тихого Дона» и «Поднятой целины». А сколько богатых жизненных наблюдений, казачьих песен хранила его память! О нем самом можно было писать большую и увлекательную книгу. И вот нелепая случайность оборвала жизнь человека…
Этим летом, будучи на Дону, я решил побывать в станице Мелиховской, встретиться со вдовой Красюкова, записать ее воспоминания о том, как жили вешенские казаки в 20 —30-е годы, о Шолохове.
…Бесконечно тянутся привольные донские степи. Слева синеет гладь реки, справа от дороги – уходящие вдаль посадки. Они ведут к скрывшемуся за холмом винсовхозу близ станицы Мелиховской.
И вот я в доме Красиковых. Положив на стол натруженные руки, Марина Дмитриевна не спеша рассказывает о своей нелегкой жизни, о голодовках в 20-е годы, о мытарствах, о беззакониях, порожденных культом личности Сталина. Рассказывает о Шолохове, с которым их семья связана крепкой многолетней дружбой.
– Много помогал казакам Михаил Александрович, – говорит Красюкова. – Расскажу я вам случай один. В 1937 году, вскоре после Октябрьских праздников, забрали моего мужа Петра Акимовича как «врага народа». А через несколько месяцев арестовали и первого секретаря Вешенского райкома Петра Кузьмича Лугового и председателя райисполкома Тихона Андреевича Логачева… Приуныла станица: шутка ли, все руководство во «врагах народа» оказалось. И вот тут-то Михаил Александрович не побоялся вступиться за напрасно оклеветанных друзей – собрался и сам поехал в Москву. Муж мне так об этом рассказывал: «Сидел я в Бутырской тюрьме, в одиночке. Голодом морили, избивали, требуя, чтоб признался в «преступлениях», которых не совершал. На допросы по ночам возили. Так протянулся целый год. И вот однажды заходят в мою камеру начальники. «Приведи, – говорят, – себя в порядок и быстро в машину». Вижу – нервничают, взволнованы. Привезли меня в Управление НКВД. Ведут прямо в кабинет Ежова. Вошел я и что же вижу: сбоку за длинным столом сидит Шолохов. Ну, думаю, и писатель в «ежовых рукавицах» оказался. На очную ставку, значит, меня с ним вызвали. Но тогда где же конвоиры? Взяли Шолохова или нет – как узнаешь? Вот если бы Михаил
Александрович поднялся, я б по ремню увидал: если нет ремня, значит, как и меня…
И, будто угадав мою мысль, Шолохов поднимается – ремень на нем! Подходит он ко мне, слез сдержать не может. Обнялись мы и плачем. «Ну, Петр Акимыч, – говорит он, – напрасно вас, вешенских коммунистов, обвинили. Теперь освободят».
Вызволил Шолохов наших коммунистов из Бутырки, – продолжает Марина Дмитриевна, – и в Вешенскую приехал. Стали готовиться к встрече невинно пострадавших. А тут приходит и телеграмма, чтоб выезжали за ними в Миллерово. Шолохов строго-настрого шоферам наказал: никого в Миллерово к поезду не брать. Встречать будем здесь, в Вешенской. Но я перехитрила: уговорила шофера, и утром потихоньку уехали мы с ним в Миллерово за Петром Акимычем.