Минерва (Богини, или Три романа герцогини Асси - 2)
Шрифт:
Он опять подумал: "Как она глупа!" Он сказал:
– Не больше, чем кем-либо другим.
– Вы не только оригинал, но и нахал!
– Дело в том, что мне хотелось бы обладать всеми, - прошептал он, опуская глаза, - потому что я не обладал ни одной!
– Ни одной? Это невероятно!
– Я не говорю о тех, которые не идут в счет.
– И все-таки вы такой нахал? Заметьте это себе: меня желают все!
– Я нет. Мне очень жаль. Если бы я вообще шел в счет, - дело в том, что я не иду в счет, - я желал бы только одну, гордое, нечеловечески гордое своей ужасной чистотою, бездонно-глубокое
– Потому что... Теперь я, кажется, не совсем понимаю вас, но вы возбуждаете во мне страшное любопытство.
– К чему, миледи?
– К вам самому, к вашей личности. Я хочу основательно узнать вас. Считайте себя...
– Я не считаю себя ничем, миледи, - прервал он, от испуга отступая в сторону.
– Это ее тон, - тихо сказал он себе, - когда она хочет кого-нибудь... и сейчас же вслед за этим: - "Тебе, видно, нечего делать, жалкий дурак, как только воображать, что тебя хотят? Ты заслуживаешь"...
– Вы нравитесь мне, - заметила высокая женщина, внимательно оглядывая его полузакрытыми глазами.
– Как я могла не заметить вас? Вы необыкновенны, - не красивы, нет, но необыкновенны, - очень хитры, почти поэт...
"Послушай-ка, - торопливо, в лихорадке, крикнул он себе.
– Ты заслуживаешь плети, если хоть на секунду считаешь возможным, что эта женщина желает тебя"...
В то же время он говорил, корчась от муки:
– Я ничто, уверяю вас, даже не поэт, самое большее - проблема, да, проблема для самого себя, которой не возьмешь голыми руками, проблема, внушающая ужас самому себе, отвратительная и священная. Быть вынужденным понимать себя - моя болезнь. Я никогда не могу невинно отдаться жизни, как бы я ни любил ее. Но понимать - понимать я могу и ее; это мой способ завладевать ею, - жалкий способ, как видите, и притом мучительный и для меня самого...
– Право, вы нравитесь мне, мой крошка, - услышал он голос леди Олимпии. Не было сомнения, что она сказала "мой крошка". Зибелинд покорился.
Он вытер пот со лба, поклонился и отошел.
– До скорого свидания, - крикнула она ему вслед.
Он бродил по террасе, потом по смежным залам. В углу пустой комнаты он увидел Якобуса и бросился к нему.
"Я любим, я любим!" - хотел он крикнуть ему, - леди Олимпия любит меня, прекрасная, возвышенная женщина любит меня! Я не принадлежу больше к отвергнутым, незамеченным!"
Он подавил это желание, схватил Якобуса за пуговицу и торопливо заговорил:
– Мортейль, ах, он принадлежит теперь к той, которые презирают себя! Роли переменились, мой милый, вы заметили, как леди Олимпия отделала его? Не правда ли, какая гордая, благородная женщина! О, я не верю и половине низких сплетен, которые ходят о ней. Что я говорю, - и сотой части, - ничему не верю я!
– Это в вашей власти, - заметил Якобус, - хотя... Но что с вами?
На щеках у Зибелинда выступил чахоточный румянец, волосы были совершенно мокры, глаза сверкали.
– Я любим, друг, - и он обдал собеседника своим горячим дыханием.
– Я любим прекраснейшей, очаровательнейшей и чистейшей женщиною, леди Олимпией.
– Значит, вы тоже?
– сказал Якобус.
– Как это тоже? Вы ошибаетесь,
– Как хотите, - ответил Якобус, оцепенев.
Зибелинд хотел обманывать себя; сверхчеловеческая, внезапно вспыхнувшая потребность прорвала все плотины: потребность хоть раз в жизни обмануть себя, видеть все в розовом свете, верить, прославлять и восхвалять.
– Вообще!
– воскликнул он, - не только леди Олимпия, - все женщины, все лучше, чем вы думаете!
Он был настроен воинственно и готов во имя достоинств мира взяться за нож.
– Вы, мой милый, большой реалист и только ради поэтического эффекта выдаете себя иногда за обманутого рыцаря из дома La Mancha. И несмотря на ваши расчеты, вы так невинны, полудитя, - бессознательный соблазнитель; это-то и плохо. У вас такая благомыслящая манера опутывать женщин поэтическим миросозерцанием, пока они не начинают сами себя считать богинями. Но о каждой в отдельности вы без дальнейших доказательств думаете самое оскорбительное. Я, мой милый, поступаю как раз наоборот. Я сознаюсь, иногда я выражал сомнение по поводу оборотной стороны жизни всех этих красавиц, но каждая в отдельности для меня неприкосновенна. Что вы думаете, я лучший человек, чем вы! О, я очень рад, леди Олимпия любит только меня, а все остальное клевета.
Якобус подумал: "Что за нездоровое воодушевление!"
Он спросил:
– А Клелия?
Зибелинд топнул ногой.
– Клелия тоже высоко порядочная женщина, вы не будете отрицать этого.
– Конечно, нет, - беззвучно сказал Якобус.
– Я понимаю, что вы хотите сказать, - все раздраженнее восклицал Зибелинд.
– Но разве бедная женщина виновата в этом? Как раз только что я был свидетелем того, как она выказала благороднейшее презрение своему отвратительному мужу за то, что он осмелился заподозрить в Сан-Бакко старческую похоть по отношению к этому мальчику. Она высоко порядочная женщина. Но она во власти какого-то обольщения... Сознайтесь, наконец, что, несмотря на ваши поэтические фразы, вы считаете всех женщин просто...
– Вы знаете, кем, - докончил Якобус.
Зибелинд минуту размышлял. Затем, подняв брови, тихо и коварно осведомился:
– И герцогиню?
– И герцогиню!
– вырвалось у художника. Он багрово покраснел, повернулся и ушел.
Когда он вошел в соседнюю комнату, леди Олимпия взяла его об руку. Она повела его по залам и заговорила о приятных воспоминаниях, связывающих их.
– Да, да, - рассеянно повторил он.
– Мы тогда очень приятно развлекались.
– Нам следовало бы начать сначала, - сказала она.
– Сегодня как раз опять такой вечер. Лагуна заглядывает в окна. Здесь снова со всех сторон шепчутся о любви.
В конце концов, она объявила, что ее гондола ждет.
Он уклонялся с отвращением, поглощенный горькими мыслями. Он бранил себя самого:
"Что ты утверждал о герцогине, негодяй? Какую безумную наглость позволил ты себе сказать о ней этому дураку? И зачем! Чтобы похвастать! Только потому, что сегодня утром ты наговорил ей множество вещей, которые было бы лучше оставить про себя, которые она к тому же уже знала, - и которые в новый момент пониженной вменяемости ты все-таки повторишь ей опять!"